В последний раз я встречался с Тоболяком в 94-м. В рассказе этот эпизод читается так:
"Мы сидели в кафешке на привокзальной площади. Я уже знал, что скоро отсюда уеду. Скользну по ломаной линии, перечеркнувшей карту, и зацеплюсь в дальнем её конце.
А тогда, в зябком мае, я говорил ему:
— Так получилось! Я обманул своего героя, и он мне этого не простил.
В его глазах замерцало любопытство:
— Как это было?
— Сначала я создал героя. Я дал ему имя и пообещал бессмертие. Потом создал ситуацию, в которой герой должен был оказаться. И пережил её вместе с ним.
— А дальше?
— Разорванные страницы, которые уже не склеить. Слова и события, которых уже не вернуть.
— Это Макс Фриш, — сказал он, подумав. — Это его Гантенбайн.
— Нет, это я. И это мой Шитов. Когда ты писал свою первую повесть, тебя звали Кротовым. Потом он уехал — на той, предпоследней странице, а вскоре уехал и ты — вслед за ним. Сейчас ты здесь, но скоро снова уедешь. Ведь уедешь?
— Откуда я знаю?
— А впрочем, не важно. Первым уеду я.
Он промолчал. Водка кончилась — неожиданно, как разговор. Потом я уехал, а он задумал свой новый роман. И начал его писать. Он писал и не мог остановиться. Жить ему оставалось еще лет семь, но посмертное забвение уже надувало щеки, готовясь погасить свечу былой известности. А все, что случилось потом, теперь для него уже не имеет значения…"
Литературные герои у Тоболяка выпивают, дурачатся, плачут, смеются, ссорятся, иронизируют, совершают глупости, мечтают о чудесах, вспоминают прошлое, пытаются угадать будущее… Словом, просто живут, как жил и сам автор. И это, наверное, правильно. Для того, чтобы сказать миру то, что ты о нём думаешь, вовсе не обязательно сочинять чужие судьбы. Может быть, достаточно просто описать свою собственную жизнь?..
4.
Четыре путины в бригаде прибрежного лова определили мою тематику в областной газете. Я стал работать специальным корреспондентом — занимался проблемами рыбопромысловой отрасли. До меня эту тему вёл журналист Е. Беловицкий, накануне перешедший в одну из структур, контролирующую отечественный рыбпром.
Рыбная отрасль — одна из ведущих на Сахалине. Проблем здесь — море. Разумеется, Охотское. И парочка заливов в придачу. Лимиты, квоты, участки, невода, флот, промысловые билеты… И пошло, и поехало.
Впрочем, говорить о проблемах — всё равно что в заливе в рыбацких сапогах тонуть. Это не в ванне в тапочках. Помню, тонул я однажды в Ныйском заливе, когда рыбачил. Ладно, хоть лодка вовремя подоспела…
Вот в такую интересную отрасль я и угодил в апреле 92-го. Время было весёлое. Прежний "Сахрыбпром" стремительно разваливался, на его обломках нарастали, как ракушки, частные рыбоперерабатывающие структуры и частный же рыбодобывающий флот. В Южном вдруг стало тесно от приезжих: первоначальный капитал, полученный в дурмане перестройки от торгово-производственных операций, поспешно вкладывался в рыбу и икру. Долетевший из Москвы призыв: "Обогащайся!" окраины стремительно воплощали в жизнь.
В Южном это было заметней, чем в Ногликах. Открылись и расцвели частные рестораны, гостиницы, магазины. Лопался от свежеиспечённых фирм только что отстроенный "Сахинцентр". Поэт-губернатор вещал с телеэкрана о конце разрухи и близком пришествии СЭЗ. Пришествие откладывалось со дня на день.
На Сахалин зачастили соседи с Хоккайдо. Японцы приезжали не с пустыми руками: привозили гуманитарную помощь в виде упаковок с одноразовыми шприцами. Для островной медицины тех лет это была редкость. Даренному коню сахалинские власти в зубы не смотрели — было не до этого: начиналась подготовка к проведению международного тендера на прокладку нефтегазопровода от северных месторождений до Южно-Сахалинска.
Незамедлительно последовали ответные визиты. Какие подарки везли наши граждане в соседнюю страну, лучше спросить у соседей. Домой же визитёры привозили подержанные автомобили и бытовую технику: телевизоры, видеомагнитофоны, электрические швейные машинки…
Ездили в Японию и журналисты — налаживали дружеские отношения с зарубежными коллегами. "Кёници-ва", — как-то утром после Хоккайдо поздоровался со мной Лашкаев. "Банзай!" — в лучших традициях восточной вежливости ответил я ответсеку.
Менялось время, менялась и областная журналистика. Островная пишущая братия условно разделилась на сторонников умеренно-консервативной газеты "Советский Сахалин" и приверженцев безудержно-либерального издания "Свободный Сахалин". Одно и то же событие эти газеты часто давали по-разному. Умеренные старались убеждать читателя логикой и здравым смыслом. Либеральные аргументировали хлёсткой фразой и ссылками на эксклюзив. Впрочем, на вошедших в моду фуршетах аппетит у тех и других был примерно одинаковым.