Собратья-офицеры встретили мое возвращение со всей возможной любезностью, но я ощущал как бы витавшее в воздухе общее мнение, что довольно мне прохлаждаться, пора, мол, и служебную лямку потянуть. Полк был по уши в осенних учениях и в подготовке к маневрам, так что менее чем через полмесяца после беготни под свищущими пулями в долине мамундов я уже стрелял холостыми патронами за две тысячи миль оттуда в псевдобитвах. Было странно слышать ружейную трескотню и видеть, что никто не думает прятаться и даже пригибаться. Во всем остальном жизнь протекала по-прежнему. Было так же жарко и так же хотелось пить. Один за другим следовали марши, перемежаемые разбиванием биваков. Благодатный край Мисор с великолепной растительностью и обилием воды. Маневры наши проходили вблизи огромной горы под названием Нандидруг, где добывается золото и растут деревья с ярко-пурпурной листвой.
Разумеется, жаловаться мне было не на что, но недели сменялись месяцами, и я, чем дальше, тем больше досадовал, читая газеты с отчетами о ходе кампании в Тире. Две дивизии углубились в горы и после ожесточенных боев, сопровождаемых потерями, по тем временам огромными, достигли центральной равнины Тиры. Следующей их задачей было вернуться до наступления зимы. Это им удалось, правда не вдруг. Разъяренные, а затем и торжествующие туземцы-африди скакали по гребням гор, с убийственной ловкостью обстреливая оттуда длинные колонны, вершащие свой трудный путь вдоль реки и вынужденные раз десять-двенадцать на дню переправляться через ее ледяные воды вброд. Сотни солдат и тысячи животных погибли, а отступление второй дивизии по долине Бары было совсем уж беспорядочным. Поговаривали даже, что порой оно больше напоминало бегство, чем победное возвращение карательного отряда. Насчет того, кто кого наказал и кому придется платить по счетам, сомнений не возникало. Тридцатипятитысячное войско, которое в течение двух месяцев гонялось за дикарями и бегало от них по теснинам, с двенадцатью тысячами, обеспечивающими их тылы, — это, если перевести в рупии, обошлось в сумму немалую. Калькуттские умники хмурились, а либеральная оппозиция в Англии громко роптала.
Я не слишком горевал из-за провала Тирской экспедиции. В конце концов, не позволив мне участвовать в ней, ее командиры проявили непростительный эгоизм. Я считал, что весной им придется предпринять новый поход, и с удвоенной энергией принялся добиваться, чтобы меня взяли с собой. Моя мать, со своей стороны, тоже включилась в хлопоты. Она нажала на все рычаги, потянула за все нити, проникла во все щели. Под моим руководством она начала осаду лорда Вулсли и лорда Робертса. Сопротивлялись эти твердыни поистине героически. Так, лорд Робертс писал:
Я с превеликим удовольствием оказал бы содействие Вашему сыну, но обращаться мне к генералу Локхарту бесполезно, так как все полномочия осуществляет сэр Джордж Уайт, а поскольку он отказал Уинстону в прикомандировании к штабу генерала Блада после его службы под началом этого офицера в Малакандской действующей армии, я не сомневаюсь, что согласия на отправку Вашего сына с Тирской действующей армией он не даст.
Я бы протелеграфировал сэру Джорджу Уайту, но уверен, что при создавшихся обстоятельствах моим обращением к нему он будет недоволен.
Пока суд да дело, меня удерживали в Бангалорском гарнизоне. На Рождество, однако, было нетрудно добиться десятидневного увольнения. Десять дней — срок небольшой. Но чтобы съездить в пограничье и вернуться, его хватит. Однако являться в ставку командующего действующей армией, не наведя заранее мостов, было рискованно. Война кажется забавной резвой кошечкой, если умеешь увертываться от ее когтей, но стоит ее раздразнить — и это грозит тебе большими неприятностями. Более того, раз рассердившись, она с трудом усмиряется. Вот почему я решил отправиться не в пограничье, а в Калькутту, где сидело индийское правительство, и попробовать договориться о своей посылке на фронт там. В ту пору от Бангалора до Калькутты поезд тащился три с половиной дня, что, за вычетом стольких же дней обратного пути, оставляло мне всего лишь около шестидесяти часов на то, чтобы провернуть мою авантюру. Вице-король лорд Элджин, под чьим началом я впоследствии служил в качестве заместителя министра по делам колоний, проявлял большое радушие и гостеприимство по отношению к офицерам, имеющим соответствующие рекомендации. Меня угостили по-королевски и обеспечили таким скакуном, что я выиграл проводимые каждые две недели скачки, в которых имел обыкновение участвовать Калькуттский гарнизон. Это было прекрасно, но мое дело не двигалось. Понятно, я еще до прибытия на место задействовал все свои связи и воспользовался советом авторитетных лиц, к которым был допущен. Они сходились во мнении, что единственный мой шанс — это взять за грудки генерал-адъютанта, пренеприятного субъекта, чье имя я, к счастью, запамятовал. Он сможет мне помочь, если захочет. Если же он заартачится, никто его не переубедит. Руководствуясь этим советом, я явился к нему в приемную и попросил аудиенции. Он решительно отказался меня принять, и я начал сознавать, что надеяться мне не на что. Высшие военные чины, с которыми в эти два дня я встречался за обедами и ужинами, смотрели на меня с легкой иронией. О цели моего прибытия им всем было известно, и то, как будет встречено мое ходатайство, они предвидели. Все они, начиная с главнокомандующего сэра Джорджа Уайта, были со мной подчеркнуто любезны, но их дружелюбный вид словно бы говорил: есть обстоятельства, о которых лучше умолчать. Итак, по истечении отведенных мне шестидесяти часов я вынужден был втиснуться в железнодорожный вагон и, грустный и разочарованный, отправился назад в Бангалор.