6
Досада на Ерку, на неудачную поездку чуть приглушила душевную боль, но день за днем она восстанавливалась, отравляя Лявоновне всю радость пребывания в семье любимой дочки. Хоть бы Наташку поскорей бог послал. И кто ни стукнет дверью, сердце так и отзовется: не она ли?
К вечеру, когда все домашние были в сборе, вдруг в дверь забарабанили настойчиво и смело — не иначе кто-нибудь из своих. Наташка, будучи в девках, всегда так стучалась, приходя на заре с ночных гулянок.
Невка поторопилась открыть, слышится ее обрадованный возглас:
— Лешка приехал!
Для Лявоновны это полная неожиданность. Не думала, что сын заявится. Не за ней ли он? Не случилось ли чего?
Прислушивается в тревоге. Однако в голосе Лешки ничего подозрительного, наоборот, чувствуется веселость.
— Как жизнь?.. По маленькой?.. А не лучше ли по большой?
У Лешки и Николая разговоры всегда в шутливом тоне.
— Ты только за тем и приехал — выпить?.. Какими же судьбами?
— Запчасти нужны позарез!
— Побудешь у нас?
— Только до завтра. Наутро в «Сельхозтехнику» и сразу же домой…
— Управились с бураком?
— Куда там! Еще полно. Ни конца, ни края…
Увидев сына, мать всплескивает руками: он в чем был на работе, в том и приехал.
— Ты что же, прямо с поля?
— Ну да. Морду сполоснуть и то не успел… Невка, налей-ка ванну! Сто лет не банился…
Пока он купался, Невка приготовила ужин, Николай сбегал в магазин, тот побаниться не успел, а уже его ждало угощение. Вышел распаренный, довольный.
— Хорошо! Враз полегчало. Грязь соскреб. Хоть и не всю. Разве тут за один-то прием отмоешься!..
Дали ему надеть Николаевы брюки и рубашку, усадили за стол. За едой Лешка и Николай по обыкновению перешучивались. Лявоновна, таясь, ждала удобного момента, чтоб вмешаться со своим разговором, но такого момента не было и не предвиделось: сразу же после ужина всем загорелось поглядеть тот-то самый хоккей, а Лешке так больше всех. И на что он ему нужен, этот-то хоккей?
Включили телевизор. Лявоновна забралась к себе в раскладушку. Лешке поставили кресло, но его он отодвинул и, облюбовав место на полу, лег на ковре, как дома привык, разбросал руки, непомерно уставший, с весны не знавший отдыха, занятый то пахотой и севом, то уборкой, то вновь пахотой и севом, худющий — больно глядеть. Невка подала ему подушку. Сразу же к нему присоединился обрадованный Вадик со своей подушкой, подгреб кубики, мячи, пистолеты, книжки, карандаши, заводные грузовички и легковушки — поиграться со свежим компаньоном. Николай грецких орехов сыплет, чтоб было чем гостю развлечься. Все это Лешка воспринимает как должное, и это понятно: ведь не кто-нибудь и не где-нибудь, а свой человек среди своих, родня. Лявоновне не терпится его выспросить, но кто бы знал, как трудно сейчас матери с разговорами к сыну подступиться: если он ей теперь и принадлежит, то какой-то самой малой частью, а то весь Нинкин, словно стеной какой сношка друг от друга их отгородила.
Выручает Вадик, соскучившийся по своему дядьке, и возится и возится возле него, лопочет и лопочет:
— Дядь Леш, а у тебя в носе усы растут!.. Папа говорит, что и у меня будут усы, вот тут. Я — мужчина. И ты, и я, и папа — все мы мужчины. А мама и бабушка — женщины… Почему ты Людку не привез?
— Она еще маленькая!
— А я уже большой! Смотри, какой! — Вадик вскакивает с ковра и вытягивается, вставая на цыпочки. Но это кажется ему не совсем убедительным, он взбирается на стул и на нем старается приподняться на кончики пальцев. — Вот какой большой!.. А когда ты к нам Людку привезешь?
— Правда, взял бы ее сюда! — встревает Лявоновна в разговор. — Как она там? Не болеет?
— Здорова. О тебе бесперечь спрашивает. Из садика придет, первые ее слова: «А бабушка приехала?» Играется, играется, вдруг захнычет: «Когда же бабуля приедет?» — и реветь. Только и твердит: бабуля да бабуля.
— А как Нинка-то?
— И не спрашивай. Замучилась!.. Три гектара бурака убери-ка. И дома все на ней. Грозится: «Брошу все, дочку на руки и уйду к матери!..» Ты бы, мама, побыстрей приезжала! И овец надо стричь, и кабана резать пора бы…
— Сам-то как?
— А я всегда как штык!..
Вот она, ожидаемая Лявоновной минута, когда можно выспросить сына обо всем, томившем ее неведеньем, догадками, о чем неловко было говорить при чужих людях, тем более при Нинке, сейчас же, при своих, сделать это весьма удобно.