Старик, вчерашний собеседник, несказанно доволен, кланяется благодарно.
И другие сабельники, беря пример с Гуржия, подводят своих скакунов к плугам, сохам и боронам, к пароконным сеялкам — на радость и удивление крестьянам.
Знакомой тяжестью повисает на шее Вектора хомут. Сыромятные ремни, пахнущие незнакомыми лошадьми, плотно облегают бока.
— Но, милый, но!
И пошел дончак по борозде, пофыркивая весело и удовлетворенно, как когда-то. Дух от пашни такой же, как дома, на родине, — пьянящий, впитавший в себя ароматы хлебов и трав, цветов и ягод, всего, чему дает жизнь земля. Везде одинакова она, землица, только живут люди на ней по-разному.
С дорог из низины слышится:
— Станичники, это что, был приказ пахать?
— Да нет, приказа никто не давал, — летит ответ сверху. — Но и запрета не было. Захотелось душу отвести.
Желающих потрудиться на пашне прибавляется.
— Можно?
— Пуфтим![2] — приветливо говорят крестьяне, уступая мотыгу или лопату, подавая ведерко с семенами.
Всем находится работа. И хоть непонятна чужая речь, казаки смекают, что к чему: пахарь пахаря и без слов всегда поймет, заботы крестьянские везде одни и те же. Так соскучились по домашнему делу, что каждому хочется идти за плугом, кидать под лемех картошку, сыпать в борозду из лукошка семенное зерно.
А что человеку в радость, то в радость и коню.
Как сразу встрепенулась душа! Забыты все тревоги. Словно их и не было. Словно ни боев не было, ни походов и всю жизнь делал лишь крестьянскую работу. Приятно греющее солнце, неумолчно звенящие жаворонки, задорный переклик работающих людей, гомон грачей и чаек, перелетающих за плугом, — если б всегда было так! Небо тихое, без свиста металла и гула моторов, и, если какая-то тень скользнет по земле, Вектор лишь покосится, понимая, что это или аист пролетел, или другая какая-то большая птица и ему ничто не грозит. Даже заворчавший вдалеке гром не настораживает его, наоборот, прибавляет радости: что может быть в жаркий день приятнее собравшегося, как по заказу, дождя.
Гроза никого не испугала, лишь заставила поторопиться с работой, и, когда упали первые капли, все уже было сделано. Дождь, теплый, щедрый, желанный. Струи воды текут по лицам хохочущих казаков, по крупам лошадей, смывая пот — первый за столь долгое время пот крестьянской работы, освежая разгоряченное тело, снимая усталость.
Досыта насладились прохладой, и глядь — уже ливень кончился, вышло солнце, заиграла радуга, изумрудно заблестела трава.
Казаки идут с поля вместе с хозяевами, шумные и веселые. Уже ни отчужденности нет, ни стеснительности. Разойдясь по домам, женщины захлопотали у очагов, готовя еду, забегали по кладовкам и подвалам, вовлекая в свои хлопоты домашних. Во дворах не смолкают выкрики:
— Димитру!.. Ион!.. Виорица!.. Штефан!.. Мариора!..
Из амбаров без промедления несут лошадям полные торбы овса, он кажется особенно сладким и аппетитным, впервые за всю войну заработанный ими сегодня на крестьянском поле.
А между тем казаки плещутся у колоды, приводят в порядок одежду, обувь. Точь-в-точь как в доброе мирное время: вернулись пахари с работы, начищаются, прихорашиваются. Как в родном курене, на частоколе в соседстве с кувшинами и макитрами цветут красными маками башлыки, бешметы, папахи. Гомонят ребятишки у ворот — ох, как давно не приходилось слышать шума играющей детворы! Селение гудит, как пчелиный улей.
Гуржий вышел со двора, задумчивый, грустный, сел на скамейку у ворот. От коновязи к нему медленно идет Побачай, на ходу свертывая козью ножку и закуривая.
— Зажурывся, хлопец? Чи жалкуешь, шо Наташу проводыв?
— Ни-и… Вот гляжу, як тут все похоже на наши края. Дуже похоже! Лесочки, балочки, белые хатки, увитые виноградом… Возле моего дома вот такая же скамеечка, зеленая травка под окном: ложись, отдыхай…
Запахи вареной кукурузы, жареного мяса и сала доносятся с подворья. И вот, покрывая все шумы, кричат дневальные:
— Станичники! Хозяева кличут снидать!.. Мамалыга ждет!.. Идить ушицу есть!.. Выпьемо цуйки!..
Казаки рассаживаются во дворе у чисто выскобленного стола, на котором дымятся блюда с отварной фасолью, картошкой, казанок с мамалыгой, насыпаны грецкие орехи. Седой длинноусый молдаванин, выйдя из-за стола, низко кланяется казакам, благодарит за работу. Звякнули стаканы, застучали по тарелкам вилки и ложки, все дружно принимаются за еду.
Разговоры у казаков степенные, домашние — об урожаях, о погоде. Дождавшись своей минуты, вздохнули мехи баяна, и все разговоры притихают, эскадронный запевала начинает песню: