Пока поднимаюсь в гору, шумы все тише, а тут, на самом верху, слышны лишь гудки пароходов. Отсюда видны как на ладони многочисленные речные ответвления и образованные ими островки. Простор бескрайний. А над ним — живописнейшая панорама города на высокой горе с извилистыми спусками-лестницами до тысячи ступенек. От бурлаков дошло присловье: «Идём семь дён — Симбирск видён».
Воложка, омывающая поселок, кажется, спит: рыбачьи лодки, поплавки удочек на воде недвижны. Каждый звук отчетлив: свист забрасываемой лески, всплеск жирующей рыбы, взмах весла, звон косы где-то на островках.
Думал, не узнает меня тетя Паша: виделись, когда я был мальчишкой. А она сразу же угадала, кто такой:
— Ты — Енин сынок?.. Як же не помнить. Я у вас гостевала… Трошки изменился. Гарный парубок стал! — обрушила на меня целый поток лестных и ласковых слов, произносимых непривычно для наших краев, по-казацки.
Если я, по ее мнению, изменился мало, то тетю Пашу трудно узнать: так согнули ее и состарили годы войны. Пока я изучаю разительные перемены в ней, она с теплотой и грустью оглядывает меня, приехавшего налегке, в застиранной гимнастерке под ремень, в гражданских брюках, в дешевеньких брезентовых башмаках, и наверняка догадывается, что это моя единственная и неизменная после возвращения с фронта обувка-одевка. Марлевая повязка, на которой болтается изувеченная рука, и та госпитальная.
— Писали, що ты до мене наведаешься… Рука-то чи робит, чи нет? Жаль, правая пострадала. Ну ничего, могло быть и хуже…
Глаза ее потемнели, сгустились морщины на всем лице. Какие-то слова забулькали у нее в горле, но только короткий всхлип выдал ее душевную боль. О чем она хотела сказать, известно — о своем материнском горе.
— Що же мы тут стоим, у порога? Идем в хату!
Входя, она постучала пальцем по барометру, висевшему у двери:
— А погода обещается быть ясной…
В доме тети Паши чистота и порядок: на окнах шторы и занавески, полы выскоблены до золотистого блеска, скатерка на столе, половички под ногами. Две кровати, обе застелены: одна скромная — видимо, самой тети Паши, а другая, двухспальная, с горкой подушек и красивым пикейным покрывалом. У меня вырвалось:
— Ды вы не одна живете?!
— Як видишь, одна…
— А другая кровать для кого же?
— Да хотя бы для тебя!
Но я уже искал по комнате приметы, подтверждающие мою догадку. Взгляд мой остановился на большой фотографии над столом: два удивительных лица, парня и девушки, смеющиеся, открытые, глядели на меня. Он в бескозырке и тельняшке, она в белой кружевной кофточке. Я сразу ее узнал и чуть было не назвал вслух по имени. Катя — навсегда запомнившаяся мне озорная девчонка, хоть и провел я с ней один только вечер, познакомившись на танцплощадке городского парка. Как она попала сюда? И не мог я ее не запомнить: тот единственный наш вечер оказался необычным — с грозой, теплой и благодатной, такой сильной, какой мне больше никогда видеть не приходилось.
Годов с пятнадцати я повадился со своими сверстниками бегать на карнавалы, на бал-маскарады и просто на танцы, где бы они ни были — в своей школе или в чужой, во Дворце книги, в Доме Красной Армии, в городском парке культуры и отдыха, в домах у приятелей и знакомых девчонок в дни именин, школьных каникул, всяких праздников. Были партнерши постоянные, а более всего — на один вечер. Что ни девчонка — неповторимое чудо. Глаз не оторвешь от ее глаз, в твоей руке ее рука. Сближенные музыкой, окрыленные, летим то в фокстроте, то в вальсе, то отдыхаем в медленном танго, когда можно досыта наговориться, шутливо и непринужденно.
Танцевали тогда не то что сейчас. Чувствуешь каждый изгиб тонкой девичьей талии, аромат развевающихся на ветру и касающихся твоего лица шелковистых волос, тепло полыхающей жаром румяной щеки. А сам вполголоса подпеваешь любимой пластинке:
Зазвучит новая мелодия, и ей ты с удовольствием вторишь:
Танец — объятие, танец — откровение. А какой толк от теперешних танцев — топтуном — от разных шейков и твистов? Просто смешно смотреть: каждый танцует сам по себе.
Кажется мне, что, если задаться целью, я всех своих партнерш припомню и назову по имени каждую, с кем успел познакомиться. Все ли они меня вспомнят при встрече? Едва ли. Но Катя, думаю, если вдруг встретимся, обязательно меня узнает…