Разговор моей тети, плавный, певучий, с непонятными словечками незнакомого южного края, мне всегда казался немного таинственным. Родня моя, когда тетя у нас гостила, потихоньку посмеивалась над ней: так разнится ее кубанская речь от нашего крутого волжского оканья. Порой кажется, и букв таких в алфавите нет, какие она выговаривает. В то же время буква «ф» ей не всегда поддается. Она говорит: хвотограхвия, хрицы, телехвон, хвлотилия. Ведро у нее — цебарка, кот — кит, петух — пивень, сделать — зробить, туча — хмара, туфли — черевики, посиделки — вечерница, сундук — скрыня. Можно только догадываться, что значат квасоля, цибуля, важить, узвар, чувал, рогач, прочуханка, торба, майдан, чапля. Занятны ее присловья, присказки. Одна особо полюбилась моей родне: «Кому счастье, тому и пивень несется». Наверняка и Герка говорил вот так же, по-матерински балакал.
На родине тети Паши, где позже я оказался, тоже многих моих слов не понимают, кое-кто насмехается над неисправимым моим оканьем, а одна станичница после беседы со мной шептала возмущенно, делясь со своими подругами:
— Чи он нерусский, чи просто ломается? На «г» говорить.
После недолгого раздумья тетя Паша продолжала:
— Вскоре Герка и вовсе перестал появляться дома. Бронекатера несли охрану судов на переправе, перевозили подкрепление в Сталинград, а обратно забирали эвакуированных. Самое время уехать и нам с Катей, а она Герку оставлять не хочет. Ну а я разве их брошу? И моим рукам дело нашлось. Кормила моряков, сбрасывала зажигалки с крыш, ухаживала за ранеными. Осподи, не приведи никому видеть, что тогда вокруг нас творилось! Сущий ад. Грохот, пожары. Два месяца ни було дожжей. Город як чорна хмара: дым, пыль, гарь — белого света не видно!.. Что стало бы с нами — неизвестно. Но Геркино судно вышло из строя, и самого его ранило при атаке бронекатеров на прорвавшихся немцев у Рынка. Осподи, да как могли все эти катерки устоять против бомб и снарядов! «Мой плавучий танк» — так называл Герка свою посудину. А что в ней от танка? На ней до войны плоты тягали… Но бились, как могли. Заявился Герка, весь перевязанный — голова и грудь в бинтах, рука вот як сейчас у тебя, на марлевой косынке, только не правая, а левая. Скомандовал собраться: приказано ему вывести свой бронекатер на ремонт. С пожитками, у каждого по узелку, в ночь спустились мы к причалам, отыскали Геркино судно. Своим ходом оно идти не могло. Двинулось оно на буксире боком, сильно накренясь, и всем нам — уцелевшим четверым матросам, самому Герке, Кате и мне — пришлось сразу же откачивать воду из отсеков, затыкать пробоины. А тут як налетят немцы, навешали люстр, давай бомбардировать. Герка — к пулемету, матросы — к пушкам, помпы — на нас с Катей. В гору глянуть страшно: трассирующие пули и с неба, и с земли. Фрицевские самолеты чуть ли не по головам ходят, строчат из пулеметов. Буксирчик на волнах кидает из стороны в сторону. У Рынка попали под обстрел с берега. Немцы кричат: «Рус, буль-буль!» Герка приказал зажечь дымовые шашки, и так, под дымовой завесой, шли дальше. Перед нами вспыхнула баржа. Мабуть, она была с бензином, он огненной лавой растекался по воде — казалось, сама Волга горит. Из-за Ахтубы били «катюши». С канлодок строчили пулеметы и били зенитки. Одного стервятника достали, и он врезался в берег. Немцы забоялись, перестали снижаться, вели бомбежку с высоты, поэтому не попадали. Потом отстали… Шли мы вверх по Волге. В какой затон ни зайдем, нигде не принимают из-за перегруженности мастерских. Так и добрались до Криуш. Рабочей силы не хватало. Мы с Катериной опять пригодились, так и жили при мастерских… А через месяц мы с нашим Георгием расстались. Катя криком кричала — знать, чуяло ее сердечко. И я терзалась: придет ли казачушка из походушки? Он же был спокоен. Стоит на палубе отходящего катера, возле рубки, отдает нам честь и улыбается. Уже без бинтов. В полной морской справе. С кортиком у пояса. Фуражка с «крабом». Китель, брюки аккуратно выглажены. На груди нашивки за ранения, орден Красной Звезды. Таким он и поныне в моей памяти… Уезжая, приказывал мне Катю поберечь, из Криуш не уезжать. Да и куда было податься? К себе, на Кубань? Она под немцем. К вам? Вы и сами бедовали по чужим квартирам. А тут мы при деле, хлебные карточки рабочие. У меня имелись кой-каки гроши, ну и купили мы хатыну, ту самую, в якой живу… Герочка часто писал, старался прибодрить нас, порадовать: «Произведен в лейтенанты, принят в партию». «На борту катера установили «катюшу». При атаке на Рынок подбили пять танков. Экипажу приказом командования флотилии объявлена благодарность, представлен к ордену…» Даже газетку прислал — «За родную Волгу», где пропечатано про его подвиг. После этого от Герки ни единой весточки… Уже и немцев под Сталинградом разбили — молчит. Зима прошла — молчит. Написали начальству — ответа нет и нет. Представляешь, что творилось с Катей? А со мной? Если б сизы крылышки имела, слетала бы! От Кати только и слышу: едем да едем. Начиналась путина, суда покидали затон, и на первое же, идущее в низовья, мы напросились до Сталинграда.