По части подобных стихов тут все грамотеи, наслушались за войну всякого, а озорного в особенности, скитаясь по пересылкам да карантинам, по фронтам да госпиталям. А где всего уместнее козырнуть запомнившимися шутливыми куплетами, если не тут, в доме отдыха, и тем более про Лафу, к тому же в его родовом особняке.
И конечно же, образ жизни норовили вести соответственный, ни в чем не уступая Лафаешке.
Все только и глядели, за кем бы приударить. Из молодых женщин, работающих в доме отдыха, лишь две были холостячками, но к ним не подступиться. Ираида-врачиха сразу же дала понять, что никаких ухаживаний она не потерпит, а Нина-счетовод уже была занята, готовилась к свадьбе с нашим культмассовиком Юрой. Остальные в летах — повариха, бухгалтер, нянечки. А сторонних было много. И прежде всего — маленькая, симпатичная учительница местной школы, географичка, задушевная подруга нашей врачихи, посещавшая ее чуть ли не ежедневно. Она задорно поглядывала на нас, охотно знакомилась, подавая худенькую руку и говоря грудным приятным голоском:
— Татьяна Павловна… Татьяна Павловна…
Глаза ее искрились. Казалось, вот-вот выкинет какую-нибудь дерзкую выходку, и лишь положение учительницы не позволяет ей вести себя, как бы этого хотелось. В каком возрасте — не поймешь. Очень моложава. Каким-то чудом засиделась в девках. Приглянулась она, пожалуй, всем, кроме Володи Саранского: росточком мала, не по нему. Он облюбовал Машу Большую, фининспекторшу райсовета. Все понимали, что подходить к учительнице можно лишь с серьезными намерениями.
А с наступлением вечера, едва Юра-культмассовик разведет мехи баяна, к нам стекалась вся молодежь села. Звучали вальсы, фокстроты, русская плясовая, цыганочка и, конечно, частушки, на которые первая охотница Маша-фининспекторша:
Всегда ее вызов принимает, выходя на круг, белокосая, тонкая Любочка, выпускница местной школы, собравшаяся поступить в медицинское училище:
Тут уже у нас выбор большой. Ведешь, какая понравится, посидеть в сумраке на бревнышках, сваленных неподалеку, на пенечке или травке. И тут идут в ход заморские сладости. Кое-кому они помогают. Счастливчики, возвратясь за полночь, хвастались любовными победами. Я же за один вечер чуть не всю посылку скормил Маше Маленькой, симпатичной девчонке из лесхоза, а она даже спасибо не сказала. Мало того, на другой вечер ушла с Колькой Косым. О конфетах не жалел: мне было в удовольствие угостить ее. И на Косого сердился лишь до нового вечера, когда его за Машу Маленькую отлупили лесхозовские ребята. В потасовке участвовали все наши: как же, своего бьют! Как дрались, я не видел — допоздна просидел на крылечке с беленькой Любочкой и ее подругой. Прихожу — оба этажа бывшего дома Лафы гудят как потревоженный улей: идет обсуждение драки. Ее исход особенно не устраивает Саранского, пострадавшего в ней, пожалуй, более всех: под глазами у него синело по огромному фонарю.
— Ёкорный бабай! Разве так дерутся? Вояки! — гневно гремел его голос. — Кто фронт-то держал? Я да Черт Косой. Зубной Врач смылся. Да я и не надеялся на него. А ты, Черт Одноногий, а ты, Черт Клешнятый, вы-то куда подевались? Теперь вот бахвалитесь: «Я, я!» — Володя изменяет голос, передразнивая. — «Он за мной, а я, не будь дурак, раз — под забор! Он и туда. А я, не будь дурак, раз — в крапиву!» Не так, что ли?.. Знаю я таких храбрецов. Отсидится в кустах, выйдет — и костыли вверх, трясет ими: «Я тебе покажу! Только попадись!» Даже страшно глядеть на него: готов небо с землей смешать!..
Выговорился и с остервенением ударил по струнам гитары:
— Ха-ха-ха! — расхохотался безудержно, раскатисто. За ним грохнула вся палата. На том дискуссия и закончилась.
Две задушевные подружки, вчерашние школьницы, стали моими единственными партнершами у нас на танцах. То одну приглашу, то другую. Вместе они оставались все реже, начали дуться. Сидение втроем на крылечке меня не устраивало, и я их стал провожать домой поочередно и тем самым внес в их дружбу окончательный разлад. Они перестали разговаривать, даже днем как бы друг друга не замечали. Любочка оказалась гораздо добрее. За подругу пожурила весьма своеобразно: