Через день мне довелось познакомиться с Катиным женихом. Проходя мимо дома бабки Лебедихи, я увидел на подворье незнакомого рослого парня в комсоставской фуражке и френчике, в кирзовых сапогах. Он чинил забор, ловко орудуя топором, — подтесывал, подгонял горбыли, гвоздь вколачивал с одного удара. Ему помогала Катя — подносила доски, придерживала. Они переговаривались, переглядывались и тихо чему-то смеялись. Я замер, удивленный: столь неожиданным было для меня Катино веселье. Бабка глянула из двери и засмотрелась на них, залюбовалась сноровистой работой парня. Увидела меня, крикнула:
— Заходи!
Оба повернулись ко мне, встретили в калитке. Катя сначала на меня глянула, потом на него:
— Вы знакомы?
— Да, наверное, виделись, — парень глянул на меня улыбчиво и доброжелательно.
Мы обменялись рукопожатием.
— Иван, — назвался он и, высвободив руку, картинно, с артистическим лоском, выработанным за долгие годы военной службы, щелкнув каблуками, поднес ее к козырьку, добавил, по-прежнему смеясь глазами: — Гвардии!
Сразу открылась мне его натура, озорная, неприхотливая, русская. Гвардии Иван — это не просто шутка, а, видимо, давно обретенное состояние души. Почувствовав мое понимание, он продолжил нравящуюся ему игру:
— Впрочем, я не настаиваю на этом звании. Можно и по-другому. У нас ведь как в народе: что ни Марья — то красавица, что ни Иван — то дурак. — И, уже не в силах выдерживать роль, расхохотался.
Катя смеялась вместе со мной. Доброта, шутливость, уравновешенность и легкость характера Ивана-шофера наверняка находили отклик в ее душе. Его лицо, несколько простоватое, в конопушках, пышущее румянцем, было весьма приятно, а глаза, голубоватые, полные света, говорили о незаурядности ума, о добротности физического и душевного здоровья. Есть такие счастливые люди — состоят из одних достоинств, и все в них гармонично. Мог ли я не позавидовать ему? Но прежде всего я был рад за Катю.
Закурив папиросу, парень снова взялся за топор, подмигнул хозяйке:
— Бабуся, делов осталось на полчаса. Готовь угощенье!
— Сготовлю! — задорно отвечает бабка. — Аппетит-то у тебя, чай, здоровый.
Он усмехнулся, вколачивая гвоздь:
— Аппетит у меня — как у птички… на которой воду возят. Ха-ха!
— Эге! Эдакой птичке надо полпуда!
— Полпуда не полпуда, а восемь килограммов давай…
Шутки выскакивали из него как-то сами собой, без всякого усилия. Не подошла доска к месту, воскликнул:
— Ишь ты! На босу ногу не лезут, на онучи велики.
Подтесал ее, примерил, прибил. Катя интересуется:
— Вышел толк?
— Да, толк вышел, а… бестолочь осталась…
И все же было заметно, что Иван задался целью повеселить Катю. И за работой, и после, за бабкиным угощением, он непрестанно рассказывал всякие забавные случаи.
— …Едет бабка с базара на пятьсот-веселом домой. И не то ее там обсчитали, не то сама проторговалась. Спрашивают ее: «Что это, бабуся, за станция? Барыш?» — «Какой там барыш, — отвечает. — Одни убытки!» Мальчишка видит: летит пчелиный рой. «Тятька, тятька! — кричит. — Гляди, ульи летят!» А отец ему: «Дурак! Какие тебе ульи? Роевни!»
Подвернулся момент — и прочитал смешные стихи:
Находил новые средства, чтобы втянуть всех в веселье:
— А вот отгадайте-ка. Не пуговица, а свистит… Что, слабаки? Паровоз. Ха-ха! А кто три раза подряд выговорит: «Копна с прикопнышком»?
Скороговорка нам не поддавалась, получалось что-то до смешного несуразное. А он уже приготовил другую:
— Попробуйте-ка еще: «Во дворе — трава, на траве — дрова…», «Карл у Клары украл кораллы…».
Иван своего добился: Катя смеялась.
Завелся у меня с Иваном разговор о солдатской доле, и выяснилось, что оба мы воевали на Ленинградском фронте и даже в одной части — в корпусе генерала Симоняка. Знай мы друг друга, могли бы запросто встретиться под Красным Селом и Пушкином, а после — на Карельском перешейке. Многие памятные события оказались у нас общими — от выхода из блокады до штурма Выборга. Армейским однокашникам было о чем поговорить!