— Валяй, как тебе нравится!
Веселое настроение его не покидает.
Охремкин подает сигнал кому-то, еще невидимому в темноте конюшни, слышится грохот копыт по деревянному настилу, и при первом же взгляде на мальчишек, выводящих одну за другой под уздцы лошадей, становится ясно, что старшим конюхом все заранее подготовлено и продумано.
Первой ведут большую чалую Маруську, тяжеловозку.
— Это, Иван Михайлыч, дочка одной из тех, что ты нам во время войны оставил. Одиннадцать жеребенков дала. Сильная! За сеном, за дровами, за глиной — все ее просят.
— Что-то она прихрамывает?
— Да наш председатель бывший в дрожки ее закладывал. Как-то поспорил с председателем-соседом, чья лошадь быстрей. А у того скаковая. Разве за ней тяжеловозке угнаться? Ну и запалил ее, дурак!
Других коней ведут нарами: пара серых, пара гнедых, пара соловых, пара рыжих. Охремкин их представляет: Март, Ветерок, Ланжир, Мальчик, Люська, Гуляка, Лыска, Меченая. Генерал некоторых сопровождает замечаниями, оглаживая или похлопывая по крупу:
— Этого хоть сейчас под седло! Что гнедой, что рыжий — любой будет хорош в строю… А вот этот, серый, в яблоках, — красивый, а что толку. Самая ненадежная масть! Вороные тоже хороши, только без нужды горячие, скоро взмыливаются. Караковые, игреневые — то же самое… Ого, вот это дончак! Глаз огненный, шея вытянутая, одни мускулы! Хорошие кони!
— Да что им не быть хорошими-то! — поясняет Яхимка. — Курортничают. Сбрую не знают, все на лугу да на лугу…
Лошадь, замыкающая строй, пегая, с белыми задними ногами от хвоста до копыт, в подштанниках, как говорят о ней конюхи, генерала насмешила:
— Вот это экземплярчик! Выродок. Всю картину портит… Будете выбраковывать?
— Да как-то жалко.
Гость, кажется, даже доволен ответом. В нем самом, как замечаю, доныне эта удивительная крестьянская доброта.
Еще не успели сойти кони с круга, как из конюшни на своем любимце Гнедке лихо выезжает сам Яхимка. К изумлению всех присутствующих, конь его весь в темных и светлых квадратиках, как шахматная доска.
— Ну и Охремкин! Вот учудил… Как он это сделал? Для сельчан это невидаль.
Значит, сна своего не пожалел забавник, готовя этот сюрприз, сахару не пожалел для чая, которым смачивал коня, труда своего не пожалел, чтоб сделать эти аккуратные квадратики, водя гребнем попеременно — раз вниз, раз в сторону, раз вниз, раз в сторону!
— И не лень ему было наводить марафет!
Всех досыта повеселил, а генерал хохотал дольше всех.
7
После полудня отправились в лес. Из стариков с генералом пошли только те, кто надеется на свои ноги: Сергей Иванович, Яхимка Охремкин, Хныч. Провожатым вызвался Бубила, неутомимый ходок, в прошлом объездчик и лесник, завзятый охотник. За время нашего знакомства поводил он меня по казеннику да садам сколько душеньке моей хотелось. Иногда, отправляясь в дальний утомительный путь, ставил условие: чтоб я носил его ружье. И я иногда это условие принимал. Зато перевидал все лесные красоты, узнал места, богатые грибами и ягодами. Часто дивил он меня своей заботливостью: вдруг, к полной моей неожиданности, принесет из чащобы и вручит по-джентльменски то пару-тройку изумительнейших боровиков, то пышный букет побуревший от зрелости, сладчайшей земляники.
— Через Дивью гору пойдем али как? — интересуется Бубила, прикидывая возможности стариков одолеть крутизну. — Может, через Косую либо Вилючую?
Деды повернулись к генералу: дескать, как он пожелает.
— Через Дивью!
И, не сговариваясь, уступают Ивану Михайловичу дорогу.
Проселок ведет на мост, в Заречье он разветвляется по многим направлениям, влево и вправо — к хутору Веселому, к Вилючей горе, к многочисленным логам, вклинивающимся в лесные массивы. На просторных лугах синеют озерца, оставшиеся от половодья, кое-где, подобные зеленым фонтанам, вздымаются деревья, группами и в одиночку. Над лугами возвышаются зеленые взгорья с кудрями — рощицами и проплешинами — полянами. За этими взгорьями — другие, еще и еще, чем дальше, тем синее, в самой дали уже неразличимые глазом, сливающиеся с горизонтом. Глядишь вокруг и чувствуешь, как обновляется твоя душа.
…Вижу повзрослевших — ощущаю бег времени. Вижу постаревших — ощущаю бег времени. Вижу небо, поля и воды — забываю свои годы…
Генерал не пропускает ни одно деревце, оглаживает ствол, оглядывает крону — о многом говорят ему эти немые свидетели его детства и молодости. Пристально всматривается в речные извилины, в ее берега, заросшие ивняком, в дальние холмы. Что он при этом думает и чем полна его душа, догадаться нетрудно. Я сам недавно побывал на своей родине, все еще живу встречей с моим родным краем.