Дочка расспрашивает о родне. Как Мария живет? Не обижает ли ее Иван? Как Лидка с Витюшкой, молодожены? Как Лешка с Нинкой?
Мать обо всем ей рассказывает, все новости сельские выкладывает, а про свою обиду на сына и сноху — ни слова. Уже пробовала она на них жаловаться — правда, пока лишь одной Маруське, старшей из дочерей, та хоть и не одобрила обидчиков, но и мать попрекнула. Так что и не рада была, что поплакалась. Перед Лидкой смолчала: зеленая она еще для таких разговоров, может, и вовсе беды ее не поймет. Невка другое дело, мать в обиду не даст никогда. Вот бы и высказать дочке все, что камнем на душе лежит. Однако, как ни велик соблазн, нельзя этого делать. Ведь откройся ей, она же все своему Николаю перескажет. Вот если бы сейчас на ее месте Наташка была, дочка, работающая колхозным агрономом, той бы все поведала без утайки. Она с мужем своим плохо живет, и о чем ей ни расскажи, все при ней останется. Терпение у нее материно. И когда приходит черед Лявоновны расспрашивать, в первую очередь она сверяется о Наташке, давно ли виделись.
— Да уже давненько. Где-то в июне заглядывала. А потом — жатва у них там, силосование, а теперь вот бурак. Пока не выкопают, председатель не отпустит. Ты же знаешь, он частенько ее за себя оставляет.
— Тьфу! Вот моду взял, чтоб ему провалиться!.. Наш-то никому ничего не доверяет, все сам, все сам. А этот ирод… Господи, прости мою душу за погрешение! — Лявоновна крестится.
— Да это же работа, мама… К ней и съездить можно. Тут недалеко. Часа три на автобусе…
Разговаривали, прибирая на кухне, потом купаясь в ванне. Побанились и легли на диване в комнате Николая. Столько времени с дочкой с глазу на глаз, а все же не рискнула Лявоновна сказать о томившей ее беде.
Вадик, оставив в покое петуха, который теперь сидел на балконе, забирается к бабушке под одеяло, обнимает крепко за шею — стосковался, с весны не виделись. Отец-то с матерью за это время не раз наезжали в Дивное, а он дома сидел, болел коклюшем, — не брали его, опасаясь, как бы Лешкину девочку не заразить. Бабушка и сама по нему сильно за лето наскучала.
— Баб, ты где будешь спать? Скажи, где? — донимает малый. — Хочешь, я тебе свою кроватку отдам? Хочешь?
— А я умещусь на ней? Она же маленькая.
— Тогда ложись на мамкиной!.. Мам, не обязательно тебе с папкой спать. Пусть он уходит на свой диван. Он тут, а мы там — как хорошо! Правда, ба?
— У вас же раскладушка есть…
Вечером смотрели телевизор, лежа в своих постелях. Лявоновне он в новинку, однако же, что происходило в ящике, долго не могло отвлечь ее от навязчивых мыслей, более того, раздражало непрестанным шумом, громкими криками, мешавшими вести разговоры. Там мелькали широкоплечие, здоровенные парняги в шлемах наподобие казанков, носились взад-вперед, размахивая палками, гоняя какой-то черный кругляшок. Вадик в восторге, даже Николай нет-нет да выкрикнет:
— Вот это игра! Вот это хоккей!
Мало-помалу и саму Лявоновну увлекло происходящее в телевизоре. Прежде всего ее удивило, как это можно так быстро бегать.
— Микалай, неужто это взаправду?
Оказывается, взаправду. Там лед, а на ногах у игроков коньки. А откуда льду взяться? Зимы-то еще нет. Да и зачем им играть на льду, на асфальте-то, наверное, лучше. И без коньков бегать легче, меньше бы падали. Это и многое другое было неясным, вызывало у нее вопросы и замечания. Что это у них, черненькое, что гоняют? И почему их вон сколько, а штучка только одна? Дали хоть бы две. Почему у всех дубинки, а у полосатенького ее нема? А почему вон тот, который бегать не хочет, лицо спрятал? Зачем так много людей за стеночкой-то, аж до самого потолка? Им, наверное, деньги платят, этим-то, что глядят и кричат. А за что игроки так стараются?
Когда кое-что выяснила, стало еще интересней — за всякий промах вслух выражала свою досаду.
— Вот чертяка! Лавит и лавит, треклятый, этот-то защитник!.. Все ноль да ноль. А тот, в маске, стоит да стоит на одном месте. Не хочет медаль заработать.
— А на что им медали? — захлебываясь в смехе, спрашивает зять, и чувствуя подвох, она отвечает уклончиво:
— Медали, чтоб люди видали…
Вдруг в телевизоре вместо людей забегали всякие звери, большие и маленькие, зарычали, и Лявоновна приняла их за настоящих, лишь одно она никак не могла понять: почему они говорят по-человечески.
— А это что, понарошку? — и рада, что сама догадалась.
Пока неправдашный волк гонялся за неправдашным зайцем, ей было скучно. Лишь Вадику одному было весело. Но вот снова появились парни с дубинками — снова гляди да переживай. А потом в телевизоре начались всякие чудеса, какие и во сне не снились. Вроде бы правдашный человек ходил с хлыстиком среди вроде бы правдашных не то тигров, не то львов, командовал ими, вроде бы правдашные девчонки на льду крутились волчком, и вроде бы правдашные люди сигали в воду в одних трусиках с вышки, что повыше городского дома, кувыркались вертушком, взлетали вверх на несколько саженей и всякое другое вытворяли, самое невозможное. Зять то и дело допытывался: