– Может быть, для того, чтобы книга получилась более теплой, занимательной, добавить пару личных зарисовок? – подхватила я, все еще нелепо на что-то надеясь. – Например, упомянуть, что вы отличный пловец. Однажды даже спасли утопающего во время отдыха на Средиземном море.
Мне так хотелось, чтобы глаза его вспыхнули пониманием. Чтобы хоть на секунду по лицу его пробежала мимолетная тень, подтверждающая, что он помнит, что те искрящиеся летние дни мне не приснились.
Но Тамерлан лишь все так же скучающе посмотрел на меня и отрезал:
– Нет, этого не нужно, – тем самым пресекая все попытки перевести разговор в более непринужденное русло.
И я невольно задумалась: отчего же так суров был со мной этот непреклонный воин? Только ли высокий пост требовал от него избавиться от любых намеков на всяческую фривольность и ничем не запятнать своей репутации честного труженика, отца родного для всех сунжегорцев и примерного семьянина? Полно, да неужели же он не мог позволить себе хоть одну легкую улыбку, хоть один теплый взгляд? Или, может быть, дело было в том, что со времен нашей встречи на островах у него завелась новая дама сердца, страстная и дьявольски ревнивая?
Как бы там ни было, за весь ужин Тамерлан так и не позволил себе ни одной дружеской фразы, ни одного неосторожного взгляда в мой адрес. Мы обсудили детали проекта, распрощались, и я отправилась в свой гостиничный номер. Где выплакалась всласть и до утра еще видела во сне оборачивающегося ко мне Тимофея, в зрачках которого весело дрожали солнечные блики.
Однако же с того нашего ужина на 32-м этаже прошло уже чуть больше недели. Тамерлана я с тех пор не видела, понемногу занималась книгой и приходила в себя от такого неожиданного поворота судьбы. А сегодня я вышла из отеля, вот уже несколько дней служившего мне домом, и направилась в салон красоты «Дерзкая», чтобы уложить свои молодецкие вихры в некое подобие элегантной прически. Навстречу мне, благоухая лаком для волос и раствором для химической завивки, выскочила местная кудесница Хава. С ней за мое недолгое пребывание в этом краю мы успели уже познакомиться и даже некоторым образом подружиться.
– Настенька, – пропела Хава, растягивая губы в медоточивой улыбке. – Пришлааа… Как же я рада тебя видеть, дорогая моя. Давай чмоки!
И с этими словами она обхватила меня тонкими суховатыми ручонками и, приподнявшись на носки и вытянувшись, попыталась клюнуть тонкими губами куда-то в подбородок.
Хава и видом своим, и повадками напоминала мне булгаковскую чуму-Аннушку, так трагически разлившую в свое время подсолнечное масло у трамвайных путей. Ее востренький нос словно самой природой создан был для того, чтобы соваться в чужие дела. А цепкие блудливые глазки так и сновали из стороны в сторону, высматривая что-нибудь интересное, а, всего лучше, тщательно скрываемое и шокирующее. Хава, считавшаяся лучшим мастером в Сунжегорске, была вхожа в дома многих местных воротил, чьи жены и дочери доверяли ей свои локоны. Этим фактом она любила прихвастнуть и частенько рассказывала мне интересные местные сплетни. На страницах ее Инстаграма мне доводилось видеть жену и детей Тамерлана – теперь я уже знала, что эта самая жена, как я и предполагала, у него была. Дети его, мальчик и девочка, доверительно обнимали Хаву за тонкую шею, она же довольно ухмылялась в объектив.
– Ну, как ты, Настенька? Давай, рассказывай! – защебетала Хава, помогая мне снять куртку. И тут же скривилась. – Ну что ты такое носишь. Это же не настоящий мех, хвосты какие-то разноцветные.
– Это стиль милитари, – попыталась возразить я.
Но Хава самоуверенно перебила:
– Фигня это, а не милитари. Женщина должна носить натуральный мех. Ты что, шубу себе позволить не можешь? Ходишь как нищенка. А это все потому, что мужика у тебя нет нормального.
Я уселась в кресло, а Хава, помогая мне откинуть голову в раковину и взбивая мыльную пену на волосах, все балаболила, не давая мне вставить ни слова.
– А ты слышала, Ханаев своей любовнице Верочке ювелирный магазин подарил. Чтобы, мол, дома не скучала. Нет, ну ты подумай! А у нее, между прочим, на голове три волосины в пять рядов. И такой успех. Чем же она его берет?
Я рассеянно слушала весь этот поток информации, прикрыв глаза и собираясь с мыслями перед предстоящими мне дневными делами. И тут Хава внезапно упомянула знакомое мне имя, и сонную одурь как рукой сняло.
– Ну, что и говорить, Тамерлан Русланович, конечно, настоящий мужчина. Широкой души человек, – пропела она, и, взглянув в зеркало, висевшее перед нами, я увидела, как она томно закатила глаза. – А как говорит… «Ты, Хава, – говорит он мне, – единственная отрада в моей жизни. Мое солнце и луна». Вот прямо как в «Великолепном веке» султан Сулейман говорил Хюррем, так он мне и сказал.