Играет клавесин, и свечи воспевают Янтарный полумрак пустынного дворца; И тени светлые по лестницам летают, И видят сон, и мадригал играют Ночь напролет - с начала до конца.
Вещей старинных красота и тайна... И в чутких сводах музыка звучит. Кто забредет сюда случайно, неслучайно - Останется навек и тихо и печально Свой танец жизни тайне посвятит...
История эта началась давно - в пору "беззаботного" детства. Впрочем, беззаботным детство бывает только в представлении людей достаточно постаревших. О мнимости таковой "беззаботности" (вернее, о бессмысленности ностальгии по тому времени) меня как-то даже вразумил Господь. Очень простым образом. Мне приснился сон, словно я - малыш-первоклассник, и сижу на уроке, а домашнего задания не приготовил. Какую-то буковку не выучил. Состояние такое, что и передать невозможно, - страх, растерянность, отчаяние. Невыученная буква стояла предо мной орудием казни, и жить не хотелось... Я ждал неминуемого конца и разрешения этой трагедии не видел: вот сейчас меня вызовут! И в этот момент я проснулся и с чувством огромного облегчения понял: сон. Вздохнул. Все проблемы и коллизии, стоявшие тогда передо мной, по сравнению с невыученной буквой показались совсем мелкими и несущественными. Как хорошо! После того сна к детским проблемам я стал относиться со всей серьезностью. А проблем мне с детства хватало. И объективных, и субъективных: изобретенных и наработанных. К объективным проблемам относился, в числе прочего, кретинизм в отношении музыки и языков. С первой проблемой я, правда, справился, быстро. Когда мне было лет восемь, родители надумали учить меня играть на аккордеоне. В то время каждое лето, от весны до осени, мы жили в поселении на побережье Черного моря - в Скадовске. Это сейчас Скадовск - крупный курорт, а тогда - село, захолустье, но для летнего отдыха очень приятное. Так вот, жилье мы снимали у человека с хорошей украинской фамилией Саранча. Саранча был школьным учителем музыки - благодаря умению играть на аккордеоне. Как было не воспользоваться таким шансом? С Саранчой договорились о моем обучении. И один урок мы провели. Как он прошел, не помню, но, видимо, без крайних эксцессов, ибо время следующего занятия было назначено. Время я отследил точно и, помню, ровно за пять минут до часа "Ч" заперся в уличном туалете-дощатнике. Когда меня нашли, я твердо заявил, что на белый свет выйду только при условии гарантий, что больше никогда такого - уроков музыки - не повторится. Гарантии были даны. Жизнь текла своим чередом... В школе с музыкой мне, можно сказать, "повезло" (не в добром смысле этого слова). Все годы нашим школьным учителем пения был добрейший Иван Филиппович Д-ко. Иван Филиппович не только не мог организовать учебного процесса, но было непонятно, как он сам-то выживал на этих уроках. Над ним откровенно издевались; жестоко, как умеют дети. Так, иногда вместо пения весь класс начинал тихо, но слаженно мычать с закрытым ртом. Прекратить это, уличить кого-либо было невозможно. Иван Филиппович страдал и пару раз разбивал свой стул о свой же учительский стол - что говорит о его исключительной кротости; естественней было бы запустить стулом в класс. Кстати, он также был аккордеонистом. Нужно сказать, что от общения с Иваном Филипповичем в моей памяти остался один странный эпизод. В классе нашем учился совершеннейший балбес, второгодник по фамилии Безбожный. Так вот как-то Иван Филиппович сказал Безбожному, ласково погладив его по кучеряво-смоляной голове: "Вот у тебя фамилия такая хорошая, правильная, а ведешь ты себя плохо..." Видимо, был Иван Филиппович крепкий конформист. Может быть, от того и терпение? Меня же тогда его слова удивили и покоробили - да так, что запомнились на всю жизнь. Это при том, что ни о какой религиозности моей не могло быть и речи; я тогда о таких вопросах вообще не задумывался, а о существовании Церкви просто не знал. Память об Иване Филипповиче, точнее, о наших издевательствах над ним, долго подспудно точила меня, печалила. Но вот... В середине 90-х среди наших постоянных прихожан появился молодой человек, Игорь Д., несколько травмированный (у него действительно была черепно-мозговая травма) и путанный. В свое время он был женат, но жена бежала, оставив на него дочку Лидочку. С Лидочкой (тогда ей было годика четыре) Игорь приезжал к нам в церковь на богослужения. После первого причастия девочки произошел забавный эпизод. По окончании службы кое-кто из прихожан, в том числе и Игорь с дочкой, пришли к нам домой; я переоделся в домашний светлый подрясник. Тем временем Игорь уложил Лидусю спать на моей кровати. Но спать она явно не собиралась. Я и говорю: "Лидочка, спи, деточка". Лидочка восклицает, вытаращив в изумлении глаза: "А откуда ты знаешь, как меня зовут?" (после того, как я снял богослужебные облачения, она меня не узнала). - Я ведь тебя в Церкви причащал. - Так это был ты? Такой красивый, блестящий, а тут - Айболит какой-то... И затем Лидуся применила безотказно действовавшее дома оружие - заявила: "Сейчас я буду орать!" Мой ответ был адекватен: "Я тоже буду орать. Громче тебя". И широко открыл рот. Лидуся пискнула, округлила глаза, тут же их закрыла и через минуту тихо спала. Так вот этот Игорь как-то привез на причастие своего отца. Отец не изменился совершенно - это был Иван Филиппович. Он исповедовался, причастился, и только после службы я отвел его для разговора. Когда он меня вспомнил - Мишенька Шполянский! - радости его не было предела. Так же, как и моей - я от всей души смог перед ним извиниться. Но он только всплескивал руками и изумлялся - зла он не помнил совершенно. (И как бы я хотел так же извиниться перед Оксаной Болтак - девочкой, над которой мы издевались в классе, и Витей Шевченко, над которым не раз зло шутили в институте!) Игорь, Иван Филиппович и Лидуся еще много лет ездили к нам в церковь (а Лидуся даже и жила у нас некоторое время), до тех пор, пока епископ не решил, что мне на этом приходе делать нечего. А петь я так и не научился. Вследствие чего жестоко страдали регент (она была прекрасным профессионалом, выпускницей регентской школы Троице-Сергиевой Лавры) и хористы. Боюсь, и прихожане. Отчасти, может быть, еще и поэтому я всегда стремился добиться того, чтобы в церкви за богослужением пел весь народ. Что иногда получалось, а полностью устроилось со временем - на детских литургиях. Но это совсем другая история. И вот что парадоксально - при этом музыку я очень любил и люблю. Родители мои, люди очень добрые и разумные, принадлежали к "прослойке" технической интеллигенции и особого музыкального вкуса (тем более после скадовского демарша!) привить мне не могли. Классической музыки я вообще не знал. Однако, когда мне было лет 14, я пришел к такой "глубокой" мысли: "Вот я слушаю "Биттлз" и "Роллинг Стоунз" и никогда не был ни на одном концерте классической музыки. Люди, которые слушают классику, глупее ли меня? Очевидно, нет. Значит, и мне нужно научиться понимать эту музыку". Надумал. Пошел в ближайший магазин грампластинок (это было в Москве) и купил четыре пластинки: "Пер Гюнт" Грига, Вторую и Третью симфонии Чайковского, знаменитые сонаты Бетховена и почему-то Скрябина (котор