Родился я в городе, носившем тогда именование Ленинград. Но прожил там с родителями недолго, отцу по состоянию здоровья (астма) врачи рекомендовали жить на юге. Так что сознательное детство
для меня началось уже в Николаеве. Второй раз в Ленинград я попал уже взрослым человеком, семейным, - в 21 год. Осенью 1977 года поехал я по каким-то делам в Одессу и там встретился c двумя подругами
своей жены - Аленой и Олей. Не таким уж и поздним вечером захотелось попить пива. Однако по совковости времен скромные питейные заведения и магазины были уже закрыты. Пришлось за пивом ехать в
аэропорт. Приехали, попили. А тут объявляют посадку на рейс в Ленинград. Денег вскладчину хватило точно на три билета. Сдача - пять копеек. Но - дело молодое, полетели. В самолете противный гнусавый
голос три часа пел советские песенки. Особенно доставала четыре раза прокрученная (видимо, особенно любимая экипажем) песня: "А мне опять приснился крокодил зеле-е-еный, зеленый как моя тоска-а-а-а!"
Тем не менее "авиатоску" сторицей окупил вид ночного Питера с высоты птичьего полета - "Ту-154" разворачивался над городом перед заходом на Пулково. В аэропорту я разменял драгоценную пятикопеечную
монетку, нашел телефон-автомат и принялся звонить еще одной, питерской, подруге Аллы - Людмиле Гилязовой; та уже ранее побывала у нас в Николаеве в гостях. Первую монетку телефон тут же проглотил.
Перешел к другому автомату. Попытка вторая и последняя. После набора цифр - тишина, потрескивание разрядов в эфире. Однако монетку автомат вернул. Еще раз набор, еще раз перемена аппарата. Результат
везде одинаков. И так продолжалось довольно долго, я уже растерялся. Но вот какой-то мужчина, стоявший у соседнего телефона и некоторое время наблюдавший за нашими манипуляциями, спросил: "А вы по
какому номеру звоните? Попробуйте добавить впереди цифру два". Я набрал - и аппарат сразу заработал (оказалось, что буквально в эти дни АТС Ленинграда были переведены на семизначные номера). Трубку
взяла Людмила. Я объяснил ситуацию. Она все поняла и отправила мужа, Гену, нас встречать. В результате мы на несколько дней оккупировали их крошечную комнатушку в коммуналке на 4-й линии ВО
(Васильевского острова). Уехали дней через пять поездом. Помню слова Людмилы: "Как я завидую человеку, который в сознательном возрасте ПЕРВЫЙ РАЗ приезжает в Питер". Действительно, впечатление было
потрясающее. До сих пор стоят перед глазами впервые увиденные ночной Исаакий, его подрагивающее отображение в темных водах Невы, строгая гармония Дворцовой площади, небо над Адмиралтейской иглой. В
последующие годы в Питере я бывал часто и подолгу - приезжая и в гости, и в командировки, но первое визуальное впечатление незабываемо: "Увидеть Питер и умереть". Впоследствии, когда в конце 70-х -
начале 80-х я приезжал в Ленинград, то останавливался, как правило, опять же у Людмилы и Геннадия (к тому времени они переехали в отдельную двухкомнатную квартиру в том же дворе). Но иногда, по тем
или иным причинам, и в других местах. Среди наших с Аллой питерских друзей была и некая Татьяна, молодая художница, счастливая обладательница просторной мастерской в мансарде на шестом этаже старого
дома - некогда "доходного" - близи набережной Невы, в районе 10-й линии ВО. Пару раз, приезжая в командировку, я останавливался не у Гилязовых, а у нее, в мастерской. Сама она тоже жила там, но мы
друг друга не стесняли - мастерская была многокомнатная, не менее четырех-пяти помещений. Свободный угол, кушетка, плед всегда находились. В один из таких моих приездов, теплой осенью 1979 года, я
"совпал" с проходившим тогда в Ленинграде семинаром молодых "перспективных" живописцев. "Перспективных" - т.е. в меру поощряемых, но при этом жестко контролируемых. Таковым в строго отмеренной дозе
позволялась некоторая фронда, и меру ту они понимали очень хорошо. А нужно сказать, что в нее (в меру вольности) прекрасно вписывались ночные попойки "на кухне" с "отчаянно смелыми" речами - как
предохранительный клапан, противовес мертвенности официальных мероприятий. И вот на этот раз таковую пьянку затеяли в мастерской у Татьяны - как в месте, для того чрезвычайно удобном. Собралось
человек двенадцать. Начали очень бодро, в результате чего уже часам к шести стало ясно, что источник 777-й амброзии скоро иссякнет. Но уходить в темноту никому не хотелось. Тут я и вызвался помочь.
Дело в том, что мне и так необходимо было ненадолго отлучиться: я пообещал еще одной нашей доброй знакомой, Дине Сморгонской, композитору, что обязательно приду на концерт, где будут исполняться ее
произведения. (Опять же какой-то смотр - на этот раз молодых "перспективных" композиторов и исполнителей.) Ехать к концертному залу было недалеко, несколько остановок через мост Шмидта. И я знал, что
исполняемые в тот вечер произведения Сморгонской не слишком продолжительны. Так что часа через полтора рассчитывал вернуться. Потому и предложил свои услуги по доставке портвейна. Все скинулись, я
собрался. Только нужно было еще запастись тарой, в которой бутылки нести. Не найдя ничего иного (отвлекать участников семинара от горячих дискуссий я посчитал бестактным), обнаружил рядом с
сохранившейся с давних времен печью старую сетку-авоську, набитую исписанными листками и обрывками бумаги. Посчитав сие запасом для растопки, я высыпал бумаги за печь и отправился в путь. Поскольку
магазины в этом районе закрывались рано, то портвейн я решил приобрести заранее - на обратном пути мог бы не успеть. Купил десять бутылок 777-го, загрузил их в авоську и так отправился дальше. На
входе в концертный зал предъявил пригласительный билет и пошел отыскивать указанное место. В фойе я увидел Дину. Она была одета в великолепное черное концертное платье со шлейфом, в руках нервно
подрагивал веер. Дина о чем-то беседовала с чопорным седым дядечкой в смокинге, рядом стоял толстяк во фраке. Очевидное волнение проступало контрастной бледностью на ее лице. Я решил ее подбодрить,
широко улыбнулся и помахал рукой - дескать, мы здесь, почитатели твоего таланта! Дина меня увидела, но почему-то вздрогнула, как-то совсем кривовато улыбнулась и спряталась за широкой спиной
фрачника. Я растерянно посмотрел на свое отражение в огромном зеркале на стене. Ну что же: да, джинсы у меня на колене протерлись, все зашить недосуг. И куртку от того же "костюма" я стирал
давненько. Зато футболка из-под куртки почти не видна. Конечно, батарея бутылок в авоське не вполне вязалась с обстановкой, но что уж делать - необходимость. Я вздохнул, решил к Дине не подходить и
стал протискиваться к своему месту в середине ряда. Сел, игнорируя диковатые взгляды соседей. Ну и что же, если от меня портвей