принесенными из дому бутербродами. Спал обычно в кресле в античном зале, в цокольном этаже. Там из кресел не выгоняли. И прохожие не мешали. Чего туда ходить? Да Винчи нет, доспехов нет... Прийти
разве что поспать или покушать. Но то не всякий сообразит. Впрочем, в действительности все было вполне возвышенно - постою часок пред голландцами или Матиссом, а более душа и не воспринимает,
ощущения притупляются. Тогда я вниз, вниз, тихонько сяду в кресло, умную брошюрку достану - вроде как серьезным делом занят. Ну а под это уже и подремать можно. Когда же ко мне привыкли - как к
гипсовой копии "толстого юноши, читающего книгу" - то я потихоньку и бутерброды стал приносить. Ел, можно сказать, из-под полы. "Некультурным" же отдыхом было традиционное "нашенское"
времяпровождение: выпить с друзьями, пообщаться. Правда, в описываемом случае и "друг", и "общение" оказались очень специфическими. Из двора, где мы жили, через арку есть проход в сквер Академии.
Деревья, скамейки, мамаши с колясочками. Решил как-то отдохнуть там на свежем воздухе - начало лета, мягкое тепло... Пригласил Вениамина - соседа, постарше меня возрастом, притом вполне
компанейского. Взяли мы несколько бутылок легендарного красного портвейна "777". Настроение отличное. Когда же у тебя "отличное настроение", невозможно мириться с тем, что ближнему плохо. Нам с
Венькой было хорошо. Однако явно плохо было высокому, худому, черному как смоль негру, который присел на пенек невдалеке от нас и с выражением вселенской печали неотрывно следил за нашими манипуляции
с бутылками. Конечно, я не мог не пригласить его в компанию. В качестве отступления поясню: нам, работникам СПКБ, вообще категорически запрещалось общаться с иностранцами. В любой ситуации. На
инструктаже в 1-м отделе объясняли - вполне серьезно! - "Если к вам на Невском подойдет иностранец и спросит, как пройти к Зимнему, вы должны сказать ему буквально следующее: "Моя твоя не понимайт",
- и быстро удалиться". Но негр у меня ничего не спрашивал, а только слезно взирал. Он страдал (помните негра из "Особенностей национальной охоты": "Трубы сушит, понэмаиш?") и выразительной мимикой
взывал о помощи. Был ли негр иностранцем, я решил не выяснять - спасать нужно человека! - показал ему на нашу скамейку и сделал приглашающий жест. Тот мгновенно материализовался рядом и потянулся за
бутылкой. Я, естественно, дал. Оказалось, страдалец способен, хотя и с трудом, изъясняться по-русски. Жизнь налаживалась... Подробности этих посиделок пространны и несущественны. Помню фрагменты -
несколько походов за новыми порциями "777"-го в винарню на набережной, возле моста Шмидта. Помню, как товарищ негр выстукивал ритм на пеньке, используя его вместо тамтама, и распевал "Катюшу". Пел он
красиво, но сам был какой-то странный, жалкий, что ли, и словно пытался компенсировать свою недостаточность энергичными заверениями в "советском патриотизме": "Социализмус ошень хорошо, капитализмус
ошень плехо. У нас капитализмус, ми хотим делат коммунизмус" (кстати, полное вранье - Сенегал никогда и не покушался на вхождение в прогрессивный стан "социализмуса"). Причем, несмотря на нашу
скептическую реакцию и заверения, что мы не из КГБ, он продолжал на том настаивать. Ладно. По ходу дела "активист прогрессивного человечества" представился: Мамаду Сек, в исламской транскрипции -
Мохаммед Сек. Сенегалец. Художник, сын художника. Приехал в СССР повышать квалификацию и вот учится в аспирантуре Академии художеств. Живет в общежитии. Мамаду сообщил, что они с отцом расписывали
президентский дворец. И что он желает предъявить фотографии сего художественного шедевра. Для чего всем нам следует подняться к нему в комнату (а академическая общага для иностранцев располагалась в
том же комплексе зданий). Веньку (хотя он вроде бы и учился на искусствоведа - впоследствии работал заведующим отделом Эрмитажа по приему иностранцев) росписи сенегальского президентиума не
заинтересовали, зато он стал настойчиво требовать от Мамаду показать порнуху, коей, по Венькиному пониманию, у иностранца не могло не быть. Вместо порнухи Мамаду показал хранящуюся в бумажнике
фотографию чернокожей красотки. Девица, хотя и была запечатлена в состоянии одетом, выглядела очень привлекательно. Дама сия оказалась модной актрисой, сыгравшей героиню популярнейшего тогда в Союзе
итальянского фильма "Синьор Робинзон". Актриса, по уверению Мамаду, была его близкой подругой. Вот на встречу с ней он нас и пригласил. Со всей настойчивостью. А для оформления вызова попросил
записать наши адреса. Актриса была хороша, и я решил поехать. Но... так и не смог вспомнить своего домашнего адреса (что, похоже, спасло меня от позорной участи "сенегальского шпиона"). Однако
Вениамин продолжал настаивать на просмотре "спецфотографий" (коллекцией каковых он и сам был счастливым обладателем, но хорошего, как говорится, всегда мало). Негр тяжело повздыхал и согласился вести
к себе "на порнуху". Видимо, уж очень ему хотелось показать нам фотографии своих росписей и картин. Пошли... Был какой-то боевой эпизод с вахтершей на проходной общаги, но подробностей его я не
помню. Во всяком случае, в номере мы оказались. Там было довольно грязно, неприятно. С Мамаду жил "сокамерник" - высокий, белесый, немцеподобный чех, который к своему соседу относился с явной
брезгливостью. После нашего прихода он вскорости куда-то испарился. Мамаду пригласил перекусить и достал сковороду с холодной и сморщенной яичницей. Мы, несмотря на явную антисанитарию, угощением не
побрезговали - "777"-й требовал закуски, при этом сам все и дезинфицировал. Затем была предоставлена пачка фотографий "порнухи", которая на поверку оказалась снимками художеств семейства Сек. Помню
нечто монументальное вроде Сикейроса, но с содержательностью Кандинского. Может быть, и неплохо - не могу ничего сказать. Однако Веньке все это почему-то очень не понравилось, он стал ругаться и
требовать обещанного. Хозяин номера резко перестал понимать смысл слова "порнуха". Разгорелся жаркий спор, который я наблюдал уже очень отстраненно. Кончилось все, впрочем, видимо, мирно (ибо ни о
каких последствиях я не знаю): поутру я проснулся дома, с головной болью, но без повреждений. По приезде в Николаев жене о знакомстве с Мамаду я не рассказывал - ничего особо примечательного я в этой
истории не видел, да и эпизод с сенегальской красавицей мог быть неоднозначно воспринят... Такова первая часть сей истории. Вторая же произошла через полгода. Алла тогда поехала в Ленинград -
навестить подруг и побывать в любимом городе, я же в это время работал в Николаеве. Вернувшись, Алла среди прочего рассказала мне забавную историю. Жить она остановилась у своей подруги Милки, в
микрорайоне за Гаванью. И вот как-то собралась она в гости к Людмиле, причем значительную часть пути по Большому проспекту Васильевского острова решила пройти пешком - благо, погода была прекрасная.
Где-то на полпути она стала замечать, что за ней бредет высокий худощавый негр с печальными глазами. При этом "преследователь" все время что-то напевал и замечательно красиво отбивал ритм шлепками
ладоней. Так продолжалось на протяжении нескольких кварталов. Затем Алла решила позвонить Людмиле, подтвердить договоренность о встрече. Она зашла в будку телефона-автомата, набрала номер квартиры
Гилязовых. Телефон не отвечал, Алла несколько растерялась. И тут через стекло кабинки она опять увидела негра, терпеливо и скромно стоящего неподалеку. Когда Алла повесила трубку, негр подошел и
завязал разговор на ломаном русском языке. Объяснил, что он художник, сенегалец, учится в аспирантуре Академии художеств и живет в общежитии на 3-й линии (рядом с домом Людмилы). И что он очень
одинок, никто не понимает его художественных исканий, и ему не с кем поговорить, пообщаться. И тут же пригласил Аллу к себе в "нумера" показать свои работы. Алла, которая сама до брака была
слушательницей Академии и нередко страдала от "недопонимаемости", наивно согласилась и отправилась в гости - Людмилы-то все равно дома не было. Вахтершу они миновали беспрепятственно - оказалось, что
женщинам к студентам-иностранцам заходить можно свободно. В комнате никого, кроме гостьи и хозяина, не было. Негр показал фотографии (удивительно, но это была не порнуха, а его работы!), которые на
Аллу не произвели никакого впечатления. Довольно быстро она заскучала и собралась уходить. Тут хозяин разволновался. Он попытался удержать гостью, предложил накормить. Достал сковороду с початой
яичницей в потеках застывшего жира. Даже грязная вилка была в наличии. Чрезвычайно чистоплотную Аллу, по ее словам, чуть не стошнило - тем более что и сам иностранный гражданин с самого начала
вызывал какое-то брезгливое ощущение нечистоты. Алла еще решительней направилась к выходу, и тут товарищ аспирант начал хватать ее за руки, пытаясь остановить силой. Однако Алла, даром что весом
никогда (и доныне) не выходила за пределы 50-55 килограммов, в ярости чрезвычайно опасна и неукротима. Так что негр остался ни с чем, то есть с фотографиями и яичницей. "Вот в такую историю я попала
по своей дурости, - завершила рассказ Алла. - Да, звали того негра Мамаду Сек". Я изумленно молчал. Мда-а-а... Вот оно и есть: "матричность" жизни, сбой программы - подумалось бы, если б к тому
времени "Матрица" была уже отснята и просмотрена. А так только и оставалось сказать: "Ну и ну..." На этом