— Катя! Катюша! Ты что?! Ты потерпи немножечко, — бормотал сержант и гнал, гнал машину вперед.
Лицо Кати было неподвижно, и только слезы тихо сползали с ресниц.
— Убили нас, Васенька, — вдруг сказала Катя. — Невовремя нас убили...
— Что ты! Что ты?! — закричал сержант. — Катюшенька, что ты говоришь?! Ты живая! Ты даже очень живая! И он живой! Он тоже живой! Ты только потерпи немножечко! Мы сейчас. Мы мигом!
Фургон мчался по шоссе с невиданной скоростью. Сержант остервенело крутил баранку, смотрел вперед и не видел, как рядом с ним умерла Катя.
— Ты не волнуйся, ты держи хвост морковкой! — кричал он ей, не отрывая глаз от дороги. — Приедет Петька. Поженитесь. Ты не смотри, что он молодой! Он же четыре года от Москвы до Германии топал! Он и жизни-то человеческой совсем не видел! Передовая да санбаты! Пацана воспитывать будете. Я к вам в гости приеду. У вас цирк в городе есть? А, Катюшка? Может, ты пить хочешь, Катенька?.. Сейчас! Ты думаешь, у меня нету? У меня все есть!
Сержант протянул окровавленную, обожженную руку вниз, достал флягу, протянул ее Кате. И, улыбаясь, посмотрел на нее.
Сквозь простреленное стекло в кабину ворвался встречный ветер. Он пошевелил прядку волос мертвой Кати и высушил слезы на ее щеках.
Сержант осторожно положил флягу на сиденье, притормозил и поехал медленно-медленно.
Словно похоронные дроги, фургон ехал по расположению дивизии. Еле-еле катил он по неширокой улочке, и все, кто попадался ему навстречу, останавливались и смотрели ему вслед.
С искареженным капотом, простреленным ветровым стеклом, с дверцами, пробитыми пулеметными очередями, с израненным в щепки фургоном, хромая спущенными правыми задними колесами, ЗИС медленно подкатил к штабу дивизии.
— Артисты приехали! Арти...
Сержант тяжело вылез из-за руля, обошел фургон и заглянул внутрь:
— Все живы?
— Все, голубчик... Все, слава богу, — ответила старая певица.
Сержант и старик-ефрейтор только что закончили делать холмик на могиле Кати.
Неподалеку, метрах в трехстах, шел концерт под открытым небом. Оттуда доносилась музыка, веселые куплеты и аплодисменты.
Сержант взял лопату под мышку, помотал забинтованными руками и попросил старика-ефрейтора:
— Сверни мне покурить.
— Погоди ты с куревом, — недовольно сказал старик. — Сыми шапку.
Сержант бросил лопату и неловко стянул с себя пилотку.
Старик тоже снял с себя пилотку, засунул ее под ремень, обратился лицом к солнцу, перекрестился и сказал:
— Господи, упокой душу рабы твоей... Как ее звали-то?
— Катя, — грустно сказал сержант.
— Господи, упокой душу рабы твоей Катерины... — старик истово перекрестился. — Прости своей усопшей рабе все прегрешения...
— Какие еще прегрешения?! — злобно ощерился сержант и шагнул у старику-ефрейтору.
— Ну, говорят так... — забормотал старик.
— Я тебе покажу «прегрешения»! — рявкнул сержант.
Старик испуганно втянул голову в плечи и сержант почувствовал себя виноватым.
— Не было у нее никаких прегрешений, — тихо произнес сержант. — Не было...
Старик посмотрел на сержанта прозрачными детскими глазами и вдруг спросил:
— Интересно. И кто бы у нее народился: дочка? сын?.. А?
Совсем неподалеку, метрах в трехстах, под открытым небом шел концерт. Играл баян, бросал мячики пожилой жонглер...
— А? — переспросил старый ефрейтор. — Как думаешь?
— Не знаю, — ответил сержант. — Они сына хотели.
— Конечно, — оживленно сказал старый ефрейтор. — Первый ребятенок в семье обязательно парень должен быть. Работник! Или можно было его пустить по умственной линии. Как считаешь?
— Не знаю, — сказал сержант. — Не знаю... Но если когда-нибудь у меня будет сын...
Очень ранним летним утром по спящей улице вели слона.
Вел его человек средних лет, одетый в джинсы и старую вытертую кожаную куртку. На ногах у него были кеды.
Шли они посередине неширокой улицы, прямо по белой осевой линии.
Человек курил сигарету, а слон время от времени досадливо отмахивался от дыма хоботом.
Шли они мимо спящих бездомных «запорожцев» и «москвичей». Шли они мимо даже одной «Волги», хотя у «волг» обычно всегда есть гараж, и им не свойственно легкомыслие «запорожцев».
Шли они мимо симпатичных прозрачных кафе, мимо магазина «Спорттовары», мимо маленькой студии телевидения, мимо очень красивого кинотеатра, где шел цикл мультяшек «Ну погоди!»
Ни одна живая душа не встретилась слону и человеку в джинсах. Только у витрины «Универмага», где был выставлен мебельный гарнитур спальни с торшером и баром, самозабвенно целовалась какая-то парочка.
Человек, который вел слона, и внимания на них не обратил, а слон — это был, наверное, бестактный слон — замедлил шаг и несколько раз обернулся. Хорошо, что парочка так целовалась, что слона-то и не приметила.
На перекрестке уже работал светофор-автомат. Человек и слон постояли, подождали зеленого сигнала, синхронно посмотрели направо, затем налево, и только после этого двинулись дальше. И если бы человеку не хотелось пить, а слону не мешал дым от сигареты, они оба чувствовали бы себя прекрасно.
Пройдя перекресток, человек подвел слона к автоматам с газированной водой.
Человек выпил два стакана воды без сиропа, вытер рот и лицо платком, порылся в карманах и достал несколько кусочков сахара, угостил слона и повел его снова по середине улицы, прямо по белой осевой линии.
И я сам
Это был небольшой и очень симпатичный городок юга России. Жители таких городов глубоко убеждены, что они живут в центре вселенной, а Минск, Одесса, Лондон и Харьков — это не что иное, как предместья их собственного города.
В общем, это был хороший город, и в нем стоял хороший цирк.
Цирк имел брезентовый купол цвета хаки и был виден из любого конца города. Даже из дачной местности.
Фасад цирка был украшен рекламами — творениями местного живописца, который имел весьма смутное представление о пропорциях. А еще на фасаде были густо наклеены бумажные плакаты с названиями номеров.
Рядом с цирком дремали несколько «запорожцев», «москвичей» и «газиков-козлов». «Газики» были явно колхозного происхождения.
Двери цирка были еще открыты, и опаздывающие зрители торопливо прошмыгивали в освещенное фойе. А сквозь брезентовый купол город слышал, как цирковой оркестр настраивал инструменты.
«Последний день сезона!» — предупреждала афишная тумба.
«Последний день сезона!» — возвещал рекламный щит.
«Последний день сезона!» — гласило объявление над кассами.
Через пять минут начиналось последнее представление летнего сезона.
Рядом со входом в цирк стояли двое: двенадцатилетний мальчишка с хитрой продувной рожей и очень элегантный молодой человек двадцати двух лет с цирковым значком на лацкане синего модного пиджака.
Следует заметить, что элегантный молодой человек был поразительно похож на сержанта Васю, с которым мы познакомились на фронтовой дороге весной сорок пятого года. Буквально одно лицо!
Под мышкой мальчишка держал скрипичный футляр, а в руках небольшую картонку величиной в половину тетрадного листа, всю усеянную значками.