- Почему же все-таки целая стая акул боится одного-единственного дельфина? - спрашивал Гена своего непосредственного руководителя доктора биологических наук Верестищева.
- Дельфин отважен, а акула трус,- отвечал Самсон Александрович,Акула, Гена, это своего рода морской фашист.
- Вы думаете, что фашизм труслив? - пытливо спрашивал мальчик. - Но ведь он всегда нападает первым...
- Это сложная проблема, Гена, очень сложная, - задумчиво говорил Верестищев.- Всегда ли смел тот, кто нападает первым?
Препарируя моллюсков и глубоководных рыб, ученый и лаборант часто вели содержательные беседы, которые иной раз соскальзывали к философской плоскости.
- Вы знаете, Гена, - сказал как-то Верестищев, - как индонезийские рыбаки мстят акулам, когда от их зубов погибает человек? Они вылавливают хищника, разжимают ему челюсти, засовывают ему в желудок живого морского ежа и выпускают в море. Акула обречена на долгие нестерпимые муки.
- Б-р-р...- содрогнулся Геннадий.- Все-таки это слишком жестоко по отношению к бессмысленной твари...
- Акулы кажутся этим рыбакам не животными, а враждебным племенем.
- Тем более это жестоко - воскликнул Геннадий. - Рубанули бы гадину - и дело с концом!
- Это очень сложная этическая проблема, - задумчиво сказал Верестищев.- Вы мыслите, Геннадий, не по возрасту серьезно. Давайте-ка займемся чем-нибудь попроще. Вот перед нами медуза...
Они погрузились пинцетами в довольно-таки неаппетитное желе распластанной медузы.
- Знаете ли вы, Гена, что акустический аппарат медузы угадывает приближение шторма больше чем за сутки? - спросил Верестищев.
- А нельзя ли сделать такой прибор, как этот аппарат у медузы? полюбопытствовал Гена.
- Вы меня поражаете, Геннадий! - воскликнул Верестищев. - Как раз над этой проблемой работает один отдел в нашем институте. Вам надо быть ученым, мой мальчик!
Однажды, проснувшись, Геннадий очень удивился, не увидев на палубе расчерченного жалюзи солнечного коврика. Тусклый серый свет еле-еле освещал каюту. Иллюминатор, казалось, был задраен брезентом.
- Привет, Генок, - сказал Телескопов. - Тебя с туманом, а меня с халтуркой.
Он сидел на своей койке и плотничал, плотничал тихо и сокровенно, как в детстве.
- Доктору клетку сочиняю,- объяснил он .- Всю дорогу доктор не отвечал взаимопониманием, а сейчас клеточку заказал. Удача: кенара он ночью поймал, доктор наш золотой.
- Как так - кенара? - поразился Гена.
- Ну, может, не кенара, так попку, а может, еще какого черта, сказал, посвистывая, Телескопов.
- Но ведь кенар или попугай - это береговые птицы!
- Да, видать, к Эмпиреям замечательным подгребаем.
Геннадий вышел на палубу. Видимость была не больше полукабельтова. "Алеша Попович" двигался самым малым, каждые две минуты сигналя туманным горном. Трое парней готовили к спуску за борт двухсотлитровый батометр. Геннадий поднялся на ходовой мостик и здесь, возле двери радиорубки, встретил судового кота Пушу Шуткина. Кот сидел на задних лапах, недобрыми желтыми глазами смотрел на мальчика.
Кот этот записался в судовую роль "Алеши Поповича" в итальянском порту Бари, но никто бы не смог поручиться, что он был родом именно оттуда.
Вот уже четыре года Пуша Шуткин плавал на "Алеше Поповиче", сходил на берег в каждом порту, устраивал там свои дела, но неизменно возвращался, завидев на мачте флаг "Синий Петр"- сигнал "Всем на борт!".
Шуткин пользовался у экипажа и ученых заслуженным авторитетом. Это был солидный боевой, покрытый шрамами кот, исполненный достоинства и благосклонности к двуногим друзьям. И только лишь к Геннадию Шуткин отнесся с каким-то пренебрежением: высокомерно выгибал спину, трубой поднимал хвост, презрительно фыркал, старался по мере сил досадить юному моряку. Вспомним хотя бы историю с борщом.
Нельзя сказать, что Геннадия это не задевало. "Уж не видит ли он во мне соперника", - иногда думал мальчик, и от этой мысли ему становилось не по себе.
Сейчас, встретив кота, Геннадий решил раз и навсегда выяснить с ним отношения.
- Простите, Шуткин, но мне кажется, что вы относитесь ко мне с каким-то предубеждением,- сказал он.- Почему? Разве не получали вы от меня колбасу, селедку, конфеты?! Разве не отдал я вам чуть ли не половину праздничного блюда бишбармак, которым нас побаловал старший кок Есеналиев?
Кот выгнул спину, поднял хвост трубой и пошел прочь, ко вдруг, словно передумав, повернулся к Геннадию, встал на задние лапы и с горечью запел:
В любом порту живет нахал,
Которому за дело
Маэстро Шуткин раздирал
Полморды и полтела.
В Бордо бесхвостый обормот
Оклеветал нас жутко,
Сказав, что благородный кот
Всего лишь раб желудка.
Но моряки - прямой народ.
В душе моей открытой
Они читают: Шуткин-кот
Не любит паразитов.
Не так важна коту еда,
Пусть даже голод гложет,
Мужская дружба мне всегда
Значительно дороже.
А вы, Геннадий-новичок,
Поверив гнусным слухам,
Не удосужились разок
Пощекотать за ухом.
Я презираю бишбармак
И жирную селедку,
Зато ценю как дружбы знак
Заушную щекотку...
- Так вот, в чем дело! - воскликнул Геннадий. - Приношу вам свои глубочайшие извинения! Разрешите мне немедленно протянуть вам руку дружбы!
Кот, не скрывая удовольствия, выгнул шею и Геннадий в течение пяти минут щекотал его за ухом.
- Мерси,- сказал наконец кот. - Я совершенно удовлетворен и в знак благодарности дарю вам свою любимую песню, которую довелось слышать только моим истинным друзьям и подругам.
Вспрыгнув на кнехт и взявшись правой передней лапой за леер, кот закрыл глаза и запел чудную песню:
Иные любят гладь да тишь,
Подушки, одеяла...
Предпочитаю гребни крыш,
Сырую мглу подвалов.
Мурлан мурлычет день-деньской,
Хозяйке лижет локти,
А я за дымовой трубой
Натачиваю когти.
Но для друзей моя душа
Всегда одна красивость,
Ведь дружба так же хороша,