– Эти цепи будут символизировать грехи, которые всю жизнь опутывали Пушкина с головы до пят, – пояснил Воронцов. – И по мере продолжения исповеди они будут отползать от поэта, как змеи. Для этого Данзас и д’Аршиак станут тянуть из-за кулис за привязанные к цепям лески…
В этот момент в зале появился запыхавшийся Никита. Извинившись перед режиссером, сурово покачавшим головой, он быстро прошел в зал и сел рядом с Наташей. Заметивший это Сергей побагровел от ярости, и перед его глазами ускоренными кадрами замелькали картины сегодняшнего утра. Вот он покупает букет алых роз и едет к дому своей невесты, мурлыкая под нос любимый отрывок из Первой симфонии Чайковского. Но прямо перед подъездом его обгоняет желтое такси. Никита выходит первым, помогает выйти Наташе, потом целует ее в щеку, и она тут же забегает в парадное. Затем мерзавец Барский садится обратно, и такси тут же уезжает.
Разъяренный Сергей пытается его преследовать, но не справляется с управлением, и колеса вязнут в сугробе. Тогда он выскакивает из «кореянки», втаптывает розы в снег и кричит: «Будь ты проклят! Скотина! Подонок! Ненавижу тебя!»
Естественно, что после таких воспоминаний ему стоило больших трудов сосредоточиться на разглагольствованиях режиссера:
– Итак, Александр Сергеевич, теперь о главном. Вам надо понять, что после дуэли в Пушкине умер безрассудный ревнивец, действовавший под влиянием страсти; и родился человек новый, посылающий христианское прощение врагу и смиренно принимающий смертное страдание.
– Вы действительно думаете, что он полностью простил Дантеса? – глухо пробормотал Пушкин-Сергей.
– Конечно простил! И этот смертный бой Пушкин безусловно выиграл – но не ценою чужой жизни, а ценою своей собственной. Бог не позволил ему убить человека, зато своей смертью поэт искупил все предыдущие прегрешения.
– Я бы так не смог!
– Нет, ты сможешь, еще как сможешь! – пылко перебил режиссер. – Иначе и не стоило браться за эту роль. Да ведь и Пушкину было нелегко. Вспомни, как яростно он хотел убить Дантеса, а ведь согласно христианским установлениям участие в дуэли вообще преступно, а смерть на дуэли приравнивается к самоубийству.
– Все правильно, – неожиданно вмешался Донцов, – поэтому когда к митрополиту Петербургскому Серафиму обратился устроитель похорон граф Строганов, то иерарх отказался отпевать Пушкина. Более того – он вообще не хотел разрешать церковные похороны!
– Верно, – кивнул Воронцов, – хотя похороны с отпеванием все-таки состоялись. Однако мы сейчас говорим о другом. Нам надо увидеть Пушкина, – и он указал на Сергея, – в момент священного таинства, когда на него снисходит благодать Святого Духа. Причем священник, – и режиссер обернулся к стоявшему рядом Донцову, – является не свидетелем, а проводником между Богом и Пушкиным, ходатайствуя перед первым за страждущую душу последнего. Итак, начали, репетируем приход отца Петра.
Повинуясь знаку Воронцова, «священник» опустился на стул рядом с лежащим «Пушкиным» и поздоровался.
– Здравствуйте, святой отец, – тяжело отвечал тот.
– Я пришел исповедовать вас и причастить.
– Знаю, и давно готов к этому.
– Но прежде чем я начну читать молебный канон ко Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Богородице, хочу спросить: не припомните ли вы каких-либо грехов, забытых или утаенных, или злобы на ближнего и прочих?
Сергей глубоко задумался, отчего возникла долгая пауза.
– Вам трудно говорить? – участливо поинтересовался «отец Петр».
– Да, трудно. Я грешен, но грех мой не в злобе или преступлении, а во мне самом.
– Облегчите душу, ибо я выслушаю от вас все.
– Всю жизнь я занимался созданием красоты, но с детских лет ко мне приставлен был спутник – мой Демон, который постоянно зачеркивал и портил всю мою работу. Я с ним боролся и борюсь до сих пор, но силы явно не равны.
– Так или иначе, но во всех нас сидит демон. И одолеть его можно, только идя к Господу Богу с открытым сердцем.
– Однако это еще не все, отец Петр. Есть и гораздо больший грех.
– Скажите мне о нем.
– Благодаря предсказанию гадалки я всегда знал, что умру насильственной смертью молодым через жену свою. И вот этот час пробил, но я не готов к суду Божьему, и меня безудержно страшит смерть…
– Крепитесь, сын мой. – И тут Донцов, делая вид, что хочет пожать руку Сергея, незаметно сунул ему записку. – Но почему вы считаете себя не готовым к суду нашего всемилостивейшего Небесного Владыки?
И вновь Сергей ответил далеко не сразу, причем пауза была вызвана сразу двумя обстоятельствами. Во-первых, он с удивлением смотрел на «священника», сжимая в руке его записку; во-вторых, сидевшие в зале Наташа и Никита начали шептаться, что вновь пробудило его ревность. Наконец, когда дальнейшее молчание стало невозможным, Сергей заговорил, но заговорил не как смиренный умирающий, а совсем иным тоном и произнося совсем иные слова…