— Значит, он был там на вторых ролях?
— Ну, а потом и это прекратилось. Он перестал встречаться с этими людьми, жил на своей лодке или в лачуге. Много пил. Всегда находил способ достать вина. Денежные переводы от меня тоже ему помогали. Но я знаю, что думают, когда человека вроде него находят убитым...
— А что?
— Вы тоже это знаете. Воображают, что это связано с определенной средой, что это сведение счетов или месть. А здесь совсем не то.
— Вы хотели сказать мне именно это, не правда ли?
— Я уже забыла, что хотела сказать. Вы так изменились! Простите, я имею в виду не внешне...
Он невольно улыбнулся ее смущению.
— Прежде даже у себя в кабинете на набережной Орфевр вы не были похожи на полицейского.
— Вы очень боитесь, чтобы я не заподозрил людей из вашей среды? Уж не влюблены ли вы случайно в Шарло?
— Конечно, нет. Мне было бы очень трудно влюбиться в кого бы то ни было после всех перенесенных операций. И Шарло интересует меня не более других.
— Ну, а теперь договаривайте.
— Почему вы думаете, что я не все сказала? Даю честное слово, я не знаю, кто убил бедного Марселя.
— Но вы знаете, кто его не убивал.
— Да.
— Вы знаете, кого я мог бы заподозрить?
— В конце концов, вы все равно узнаете это, не сегодня, так завтра, если уже и сейчас не знаете. Я сказала бы вам сразу, если бы вы допрашивали меня не так сухо. Я должна выйти замуж за мсье Эмиля, вот что!
— Когда?
— Когда умрет Жюстина.
— А почему нужно ждать ее смерти?
— Я же вам говорила, она ревнует ко всем женщинам. Из-за нее он не женился, и из-за нее, насколько это известно, у него никогда не было любовницы.
— А все-таки он собирается жениться?
— Потому что он страшно боится одиночества. Пока жива его мать, он спокоен. Она ухаживает за ним, как за грудным младенцем. Но она недолго проживет. Самое большее — год.
— Это сказал врач?
— У нее рак, а для операции она слишком стара. Что до него, то он всегда воображает, что вот-вот умрет. Он несколько раз в день задыхается, боится пошевелиться, как будто малейшее движение может стать для него роковым...
— Потому он и сделал вам предложение?
— Да. Он вбил себе в голову, что у меня хватит здоровья, чтобы ухаживать за ним. Даже потребовал, чтобы меня осмотрело несколько врачей. Нечего и говорить, что Жюстина об этом ничего не знает, а то бы она давно выставила меня за дверь.
— А Марселен?
— Я сказала ему.
— И как он это принял?
— Совершенно спокойно. Он считал, что я правильно делаю, стараясь обеспечить себя под старость. По-моему, ему было приятно, что я буду жить здесь.
— Мсье Эмиль не ревновал к Марселю?
— С чего бы он стал ревновать? Я же вам сказала, что между нами ничего не было.
— Словом, вы об этом обязательно хотели поговорить со мной?
— Я подумала обо всех предположениях, которые вы могли бы сделать и которые не соответствовали бы действительности.
— Например, что Марсель мог шантажировать мсье Эмиля, и тот, чтобы избавиться от него…
— Марсель не занимался шантажом, а мсье Эмиль скорее умер бы с голоду, чем решился бы зарезать цыпленка.
— Это точно, что вы в последние дни не приезжали на остров?
— В этом легко убедиться.
— Потому что вы все время были в своем заведении, в Ницце? Это превосходное алиби.
— А мне оно нужно?
— Вы же сами утверждали, что я сейчас говорю как полицейский. Марсель все-таки мог стеснять вас. В особенности, если принять во внимание, что мсье Эмиль — это лакомый кусок, очень лакомый кусок. Если он женится на вас, он оставит вам после смерти приличное состояние.
— Да, довольно приличное. Теперь я сомневаюсь, хорошо ли сделала, что приехала. Я не предвидела, что вы будете говорить со мною так. Я вам искренне во всем призналась.
Глаза у нее блестели, как будто она готова была заплакать, и Мегрэ созерцал теперь старое, плохо раскрашенное лицо, сморщенное в детской гримасе.
— Делайте что хотите. Я не знаю, кто убил Марселя. Это катастрофа.
— В особенности для него.
— Да, и для него. Но он-то, по крайней мере, спокоен. Вы меня арестуете?
Жинетта сказала это с чуть заметной улыбкой, хотя было видно, что она боится и говорит более серьезным тоном, чем ей хотелось бы.
— Пока не собираюсь.