Мы:
— Да, Исидор Маркович! У вас уже галлюцинации.
— Ну… ладно… Тогда ладно…
И понурый, махнув рукой:
— Говорите, ладно! Значит, у меня галлюцинация. Раз вы все повторяете, что он этого не говорит, а я это слышу, значит, у меня галлюцинации.
Вот так разыгрывали. Ну, там все было. Естественно, разыгрывали друг друга — это уж само собой. Но никогда это не было обидно.
Я тоже люблю делать всякие зарисовки с натуры, потому что мы частенько (или наши товарищи) попадаем в смешные ситуации. Ты это все видишь и потом рассказываешь как зарисовку. Люди, у которых немножко больное самолюбие, обижаются. Смотря ведь как рассказывать… Если ты рассказываешь смешную ситуацию, в которую человек попал и вел себя в ней, в общем-то, смешно и алогично, это действительно вызывает смех, но если ты рассказываешь, как он себя вел отвратительно, позорно или в каком он был свиноподобии — это оскорбительно. А в нашей компании этого не было. Мы друг друга разыгрывали и подмечали друг за другом именно смешные черты алогичного проявления характера. Сейчас трудно уже это вспоминать. Так… прорезаются вдруг какие-то моменты — вот сейчас вдруг вспомнил, как Олег очень смешно переиначивал сценарный текст.
Да вообще, Олег всегда мог что-нибудь отчебучить. Мог на полном серьезе, а мог и неожиданное что-то такое «выкинуть». Порой до болезненности доходило его какое-то повышенное творческое самолюбие. Он однажды вдруг у нас со съемки уехал. И уже садился в самолет, когда мы его в аэропорту поймали. Уехал — и все. Оскорбился, как нам показалось, из-за ерунды. А ведь это — раз «ерунда», два — «ерунда», а потом — и смотреть нечего, и роль «пролетела». Он понимал, что из маленьких кусочков, причем точных, создается Работа.
Хорошо, что рейс тогда чего-то задержался. Олега еле поймали, потому что он мог улететь совсем, сказав: «Больше я в ваши игры не играю и в дерьме сниматься не буду». Это он запросто мог, когда его особенно донимала пошлость и в отношениях, и в творчестве. Он мог на все это дело «забить» и уехать. И ему неважно было, какие последуют санкции, какие будут штрафы, будут ли что-то высчитывать, — в этом вопросе он был очень решителен.
Он с режиссером иногда был очень резок. Вплоть до того, что ставил вопрос так: когда он снимается, чтобы Анненского не было в павильоне — просто выгонял. Были такие случаи.
Ну, что тут говорить… В кино, да и не только — в кино это более зримо, — очень много случайных людей, но поднаторевших и считающих, что определенным набором слов и приемов можно сделать так, ничего — нормальное кино. Ну, можно, конечно… Только кому это нужно? Мы часто закрываем на это глаза. Сняли картину — и расстались. И ладно… пускай хлебают люди. Вот Олег (надо признать, к его чести и достоинству) всегда выступал против этого. И если уж попадался очень махровый номенклатурный режиссер, такой опытный «верняк» и с хорошей «рукой» еще где-нибудь, он на это просто сразу реагировал, вплоть до того, что уходил с картины или вообще переставал общаться с режиссером.
Его уходы со съемок в семидесятых годах — это все из той серии. Ведь какая вещь… Известна фраза: искусство держится на «чуть-чуть». Чуть-чуть — и уже пошлость. Чуть-чуть — и вот то, что надо. Но мы часто на это закрываем глаза, идем ради денег, ради экрана на компромиссы, но, опять же, смотря на какие компромиссы… Олег, как мне кажется, почему и уходил… Он ведь не ушел с «Первого троллейбуса», хотя иногда и порывался, потому что понимал: тут хоть на уши вставай — это не произведение искусства, никакая это не классика. Ну, и потом, он был еще молодой совсем.
А вот то, что он делал в дальнейшем, — это уже была высокая требовательность. Он вплоть до какого-то болезненного ощущения был чуток к материалу и к своим возможностям. Не то, что он сомневался, что не потянет, или там еще что-то.
Вот берешься за работу: и роль большая, и по деньгам, вроде, как-то хорошо, но ведь себе-то не соврешь и чувствуешь, что это, в общем-то, не твоя роль. Ты ее сыграешь — и тебе не будет стыдно, но кто-то другой из актеров сыграет точнее. Ты же знаешь, когда прикидываешь: он бы лучше сыграл, но досталось мне. Ну, ничего — я сыграю. Вот эта высокая требовательность художника — об этом много говорится, и я тоже много спорил по этому поводу с нашими известными актерами. Некоторые ведь откровенно говорят: «А я буду играть все, что мне дают. Буду играть — и все. А почему я не должен играть?! Дают — и все. Ну, раз попал, раз — не попал. Ну, ничего…»
Вот Олег этого не допускал, я в этом уверен. Поэтому, когда он чувствовал, что сыграет все, но что-то его не устраивало в себе, что-то у него не складывалось во внутренней и внешней гармонии, очевидно, вот этот какой-то «камертон» его все время срабатывал. Ну, не хотел Олег (я в этом уверен), не хотел выглядеть просто хорошо. Ведь в том-то и прелесть Искусства, и вся его трагедия, что средним в нем быть нельзя. То есть средних полно, и все они не считают себя таковыми. И ты сам порой сыграешь также средне, и считаешь, как они: так сложилось…