— Гилхрист!
Обезумевшие глаза хозяина округлились.
— Гилхрист, пора платить!
Все произошло быстро.
Шапочка, платок, шали и одеяла клочьями разлетелись по кабинету, а по слизистому комочку плоти было нанесено несколько несильных ударов.
Я увидел… Словно вспыхнула молния, но я увидел.
Гигантский паук своими когтистыми лапами довершал преображение Гилхриста, а когда ужасающее явление истаяло, осталось небольшое красноватое чудовище, которое, неловко подпрыгивая, унеслось в самый темный угол кабинета.
— Гилхрист исчез.
Так говорили все, и так скажете вы.
Но это неправда.
Он по-прежнему там, в углу кабинета, только превратился в обычного паука, толстого и на редкость отвратительного.
Как только я открываю сейф, он выбегает из своего логова и смотрит, следит за мной.
Теперь настало время моей мести.
Я нарочно совершаю ошибки в бухгалтерских книгах, а потом каминными щипцами хватаю паука и сажаю на испорченные страницы. Паук видит ошибки, испуганно бегает по белой бумаге и в ужасе заламывает волосистые лапки. Ибо Бог сохранил ум человека в крохотной и отвратительной оболочке.
Тогда я открываю сейф и беру его ненаглядные деньги.
Сэр, не думайте, что я их ворую! Как я могу брать банкноты, на которых еще не просохла горячая кровь моего сына?
Я медленно глажу его раздутое брюшко шелком драгоценной бумаги, а потом сжигаю фунты стерлингов в пламени свечи.
Надо видеть животину! Паук прыгает, бегает по чернильницам, пытается меня укусить. Однажды ему это почти удалось, но я ампутировал ему лапку ударом линейки! Видели бы вы, как он корчился от злобы!
Но этим не ограничиваются мои преследования. Я каждое утро уничтожаю паутину, которую он неумело ткет в своем углу.
Я очистил кабинет от насекомых. Целых двадцать клейких мухоловок свешиваются с потолка. Паук страдает от голода. Время от времени я подкармливаю его несколькими тощими комарами. Я не хочу его смерти.
А когда он пытается взбунтоваться, видя мои ошибки, я кричу ему: «Гилхрист, сегодня я тебя лишу мух», и он в отчаянии сворачивается в клубок.
Вчера я объявил ему, что ампутирую ему еще одну лапку.
Я накрыл его стаканом, а когда приблизился с ножницами, чтобы исполнить приговор, увидел под застывшим пауком сверкающую жидкость.
Гилхрист плакал!..
— Вот, сэр, налейте мне еще виски, которое бармен охладил на улице, залитой туманом, и холодной, как полярная ночь. Ирландское виски, виски Ирландии со вкусом крови и слез, которое освежает мой наполненный горечью и обметанный лихорадкой рот, грея мне сердце, мое исстрадавшееся сердце…
В полночь
Как только пробило полночь, в мою комнату вошел призрак.
Я сидел спиной к двери, лампа затухала, и только бутылка виски сияла богатым, чистым и радостным светом в этом тараканьем логове.
Сердце мое ощутило гостя из мрака.
— Тень Питеркина Додда, матроса, которого я прикончил на Эйронделл-стрит в тот вечер, когда он обозвал меня дамским пуделем, — возгласил я вслух, — но я не боюсь ни Питеркина Додда, ни его отвратительную тень. Разве можно обзывать джентльмена дамским пуделем?
Я не осмеливался повернуть голову, но ничто не шелохнулось.
— Может, ты явился за восемью шиллингами, что завалялись в твоих карманах. А что бы ты сделал с этими деньгами после своей смерти? Если настаиваешь, я отдам их часть отцу Балкингорну, чтобы он помолился за тебя. Но так ли это нужно?
Гаснущая лампа множила за моей спиной тени.
Я не услышал хриплого голоса Додда и не ощутил тяжелого запаха прилива.
А тень позади меня давила на мою дрожащую плоть, как отчаяние на сердце.
Тогда я заговорил тише, и виски в глубине стакана с ужасом приняло в свою подвижную золотую плоть горький урожай моих слез.
— Ты ли это, — вымолвил я, — мой отец, чьи надежды я не оправдал; ты, для кого я так и являюсь маленьким розовым младенцем, который ломал игрушки и требовал другие, более красивые?
Ты, кому я без всяких угрызений совести причинял каждый день боль?
Иногда во сне, когда подстерегают суровые опасности, я был уверен, что встречу тебя. Еще вчера ты за руку вел меня через странное логово, где по канавам текла кровь, где человеческая плоть с воплями ужаса корчилась в страшных муках.
— Это ты?
Я не поворачивал головы.
Но никакой поцелуй не коснулся моих волос.
И я понял, что это не был мой отец.
— О! Она умерла…