— Странный вопрос с вашей стороны, очень странный! Звонили вам, а не мне, разговаривали с вами, а не со мной. Вы хоть знаете, кто звонил, откуда?
— Не надо нервничать, Вера Федоровна. Могу вас информировать. Звонили из Ленинградского управления по делам культуры. Разговор был короткий. Сказали, что выезжает их работник, инструктор по самодеятельности, фамилия не то Тропов не то Пропов — слышимость ни к черту! Вопросы я не задавал, они сами сказали — будет знакомиться с работой самодеятельного коллектива, с репертуаром.
— Ну и пусть, особых грехов у нас нет.
— Это вы так думаете! Вспомните, сколько раз я сигнализировал: с репертуаром неблагополучно. Вокруг нас герои нашей бурной действительности, а вас интересуют одни гамлеты и офелии. Вот увидите — нам эти гамлеты боком выйдут!
— Нет, это удивительно, неужели вы не понимаете, что необходимо ставить классику? Ставили, ставят и будут ставить! Я и Тропову так скажу, — решительно заявила Вера Федоровна.
Тяжело дыша, Сомов незаметно положил в рот таблетку валидола.
— Пропорция, пропорция важна — вот о чем вы не должны забывать, Вера Федоровна!
— Понятно! — горько усмехнулась Вера Федоровна. — Вы из тех, кто проверяет гармонию алгеброй! Но искусство не нуждается в застывших формулах…
Спор их оборвал приход Дробова:
— Давайте знакомиться, дорогие товарищи. Василий Андреевич Дробов. Вам звонили о моем приезде?
— Да, да, мы знаем, — отозвался поспешно Сомов.
— Приехал познакомиться с вашими успехами и трудностями, — сказал Дробов как можно приветливее.
— Очень рады! — сухо проговорила Летова. — Трудностей хватает. Нет средств на костюмы, на оформление, на парики, каждый раз пытаемся выкроить из жилетки фрак.
— Трудности, о которых вы упомянули, — явление общего порядка… к сожалению. Будем надеяться, что это явление временное. Кружок у вас большой? — спросил Дробов. — Насколько мне известно, вы поставили «Гамлета»? Там же много действующих лиц.
Сомов бросил на Летову сердитый взгляд: «Сама видишь, кто был прав!»
— Да, поставили! Две сцены! — вызывающие подтвердила Вера Федоровна. — И, представьте себе, именно они проходят у нас при полном аншлаге. Некоторые смотрели по два раза!
— Меня это не удивляет, — сказал Дробов. — Я и сам с удовольствием посмотрю их. В Ленинграде давно уже не ставили «Гамлета».
— Вот видите, — взглянув на Сомова, начала было Вера Федоровна и осеклась: пожалуй, лучше не заострять внимание на репертуаре.
— Интересно, как вы поставили Шекспира.
— Вы неудачно приехали! — искренне огорчилась Летова. — Заболела королева — аппендицит! Лежит в больнице, завтра операция. Дублерши, конечно, нет!
— Действительно, неудачно, — подтвердил Дробов. — Может быть, у вас есть лишняя программа этого спектакля? Для отчета она мне понадобится.
— Конечно, есть. — Вера Федоровна протянула отпечатанную на ротаторе программу. — Вот, пожалуйста.
— Спасибо. Завтра попрошу вас рассказать подробно об исполнителях. Меня интересует трудовая и творческая биография исполнителей. Дело в том, что мне заказана статья: «Мировая драматургия на сцене самодеятельных театров». К тому же я готовлю доклад на эту тему. Что у вас сейчас в репертуаре кроме «Гамлета»?
Опережая Веру Федоровну, торопливо заговорил Сомов:
— Сейчас, Василий Андреевич, все наше внимание обращено к современности. Трудно, но ищем.
— Ищем, но не находим, — глядя в сторону, как бы про себя сказала Вера Федоровна.
— Репертуар у нас, конечно, невелик, — продолжал Сомов, делая вид, что не слышал реплики Веры Федоровны. — Ограничены средствами, участники заняты на производстве, много семенных…
— И все же каков ваш репертуар?
— Пусть докладывает худрук, — ушел от ответа Сомов. — Ее хозяйство, ей и первое слово.
— Пожалуйста! — Летова раскрыла папку. — В нашем репертуаре четыре постановки: сцены из «Гамлета», чеховские «Медведь» и «Свадьба» — та самая классика, которой некоторые боятся, — задиристо взглянула она на Сомова. — Из современности — «Стряпуха» Софронова. Вот программки. — Летова протянула Дробову еще три листка, отпечатанных на ротаторе.
— А над чем вы сейчас работаете?
— Сейчас репетируем… — пытаемся… не знаем, что получится… хотим взять еще несколько сцен из шекспировских пьес… целиком поставить нам не под силу.
— Из каких пьес и какие сцены вы включили в постановку?
— Пока мы остановились на трех. Две начали репетировать еще до поездки в Ленинград.
— На каких трех?
— «Укрощение строптивой». Из этой комедии мы берем только сцену первой встречи Петруччо и Катарины. Она займет не больше десяти — двенадцати минут. У нас на заводе много молодежи, поэтому мы решили взять сцену из «Ромео и Джульетты», но пока еще не решили, какую именно. Скорее всего, вторую и третью сцены из второго акта: в саду Капулетти и в келье брата Лоренцо — всего три действующих лица. Вот вы недовольны, что все Шекспир да Шекспир, — продолжала она, хотя никто не высказывал недовольства, — а между тем кружковцы рвутся играть Шекспира, даже ссорятся из-за того, кому играть в этих постановках. Были конфликты! Пришлось мне взять две сцены из «Генриха Шестого», в них участвуют восемь человек. Конечно, мы ставим все в концертном исполнении. Совершенно не дают денег на костюмы. Абсолютно!
Немалого труда стоило Дробову скрыть свое волнение, когда он услышал упоминание о «Генрихе Шестом».
— Какие сцены вы взяли из «Генриха Шестого»?
— Четвертую и пятую сцены из второго акта.
Дробов прикрыл глаза, ему казалось, если он этого не сделает, оба собеседника заметят, как он взволнован: в четвертой сцене второго акта Сеффолк произносит фразу, которая вот уже столько дней неотступно звенит в ушах Дробова: «К законам я влеченья не имею…»
— Когда очередная репетиция шекспировских сцен?
— Завтра, в девятнадцать часов.
— Надеюсь, мое присутствие не смутит кружковцев?
— Пусть приучаются работать в любой обстановке, — сурово сказала Вера Федоровна. — Актер обязан на сцене абстрагироваться от всего привходящего, иначе он не сможет уйти от самого себя, не овладеет искусством перевоплощения.
— Вы говорите, что в сцене «Укрощения» заняты двое кружковцев, а в сценах из «Генриха» восемь?
— Да.
— Разрешите я запишу сейчас фамилии и профессии исполнителей.
— Они у меня выписаны, могу вам дать. — Вера Федоровна протянула Дробову листок из блокнота. Дробов заставил себя положить его в карман, не взглянув на машинописный текст…
Из клуба Дробов направился в местное управление внутренних дел, где его ждал Янсон.
— Дорогой Эдуард Оттович, я должен воспользоваться вашим телефоном, — сказал Дробов еще с порога. — И попрошу вас обеспечить в заводской гостинице еще одну комнату на имя товарища Кулябки.
— Это мо-о-ожно. — Янсон некоторые слова произносил почему-то нараспев, растягивая гласные. — Гостиница бу-у-дет. С какого дня нужен номер товарищу Кулябке?
— Завтра с полудня. А сейчас с вашего разрешения я соединюсь с Ленинградом.
Разговор с Кулябкой занял три — четыре минуты. Слышимость была скверная. Дробов с трудом разбирал отдельные слова, но понял, что ничего нового по делу Кривулиной нет.
— Вы-то меня слышите? — надрывался Дробов. — Слышите? Выезжайте ко мне и обязательно захватите с собой магнитофон. Вы меня слышите? Захватите магнитофон, на который записан разговор с Клофесом. И обязательно возьмите пленку с записью Клофеса. Вы все поняли? Прекрасно! Жду к полудню! Всего!
Он положил трубку, вынул из кармана список исполнителей шекспировских сцен и взглянул на Янсона. Тот сидел в углу за своим столом и что-то писал. Казалось, он забыл о присутствии в комнате старшего инспектора Ленинградского управления внутренних дел. Дробов развернул список. «Здесь, на этом листке, среди десяти фамилий есть и фамилия убийцы», — подумал он и, поймав себя на этой медлительности, рассердился. «Спокойно, возьми себя в руки!»