— Тогда потребуйте его, дядя.
— Я уже требовал.
— И что же говорит дон Хенаро?
— Уверяет, что делят мой оклад между обоими приставленными ко мне подканцеляристами и что они получают его по справедливости, так как выполняют за меня всю работу.
Изгибаясь и вертясь во все стороны, чтобы осмотреть свою одежду, дядя приговаривал:
— А ведь мой костюм порядком поистрепался, правда?
— Почему же вы ре обратитесь к дону Хенаро? Он бы мог вам одолжить…
— Да ты, парень, совсем рехнулся! Упаси меня бог! Ведь я уже раз попросил у него на башмаки, и что же? Он обозвал меня сумасбродом и сказал, что если я собираюсь стать щёголем, то мне придётся распроститься с местом дона Бенигно, на которое он с таким трудом меня пристроил. Нет, племянник, плохо ты знаешь дона Хенаро: он — хороший человек, пока его не трогают; но как только дело касается его выгоды, он готов и кусаться и лягаться. Уж поверь мне!
В критическую минуту мы прибегли к помощи добряка Доминго, и он ссудил нам небольшую сумму.
Немало огорчений доставлял нам и Гонсалес, хозяин «Льва Нации». День-деньской он громко бурчал, что не хочет прижимать нас, своих земляков, но он — человек бедный, а содержать столько времени постояльцев задаром — значит вредить самому себе; мы уже и без того слишком злоупотребляем его терпением, и так дальше продолжаться не может.
— Я понимаю, сеньор, понимаю, — встряхивая курчавой нечёсаной головой, повторял хозяин гостиницы. — Вам покровительствует дон Хенаро, и потому у вас скоро заведутся деньжата. Если уж тогда вы пе вспомните обо мне, Это будет совсем чёрная неблагодарность. Но не лучше и то, что сейчас вы живёте у меня и ничего не платите, а едите вдоволь, верно? Вы должны вместе отправиться к дону Хенаро и смело сказать ему, что ассигнация в сто реалов, привезённая доном Висенте в подкладке сюртука, уже давно прожита и проедена. Я пойду с вами к дону Хенаро и помогу вам, понятно? Вот увидите — он не станет скупиться, мы рассчитаемся и заживём мирно. В самом деле, почему бы ему не раскошелиться? Давайте пойдём к нему, чем вы рискуете? Я его хорошо знаю. Он — холостяк, обедает обычно в семейных домах, чтобы не платить за еду, — понятно? А ночует у своего друга в особняке, так что и квартира ему ничего не стоит. У него, наверно, куча денег! А его коммерция? Уж чем-чем, а делами он ворочает, понятно?
Но все старания добряка Гонсалеса были тщетны. Напрасно он, помня о неоплаченном счёте, подбадривал моего дядю: тот скорее дал бы отрубить себе голову, чем последовал бы советам хозяина гостиницы. Перед доном Хенаро он испытывал необъяснимый страх. Дядя слыхал разговоры о том, что дон Хенаро очень вспыльчив, что стоит его разгневать, как он уже считает своё достоинство оскорблённым и может любого упрятать в тюрьму, если ему не придёт в голову наказание пострашнее.
X
ДОН ВИСЕНТЕ НАБИРАЕТСЯ УМА-РАЗУМА
Но все эти огорчения с лихвой искупались той радостью, которую доставляла дяде мысль о его должности.
С тех пор как усердные исполнители воли дона Хенаро приставили к дяде парочку подканцеляристов, ему стоило поудобнее усесться в своём кабинете на своём стуле, казавшемся ему чуть ли не троном, как все его печали мгновенно рассеивались. Ожидания не обманули дядю: его должность была самой лучшей на всём острове.
Новое платье, которое он приобрёл, заняв денег у Доминго, преисполняло его гордостью. Походка его сделалась уверенной, голова поднялась выше, голос стал громче, и дядя, словно генерал солдатами, уже командовал несчастными молоденькими подканцеляристами, а они, чьи лохмотья олицетворяли собой нищету и бессилие, лишь опускали глаза, извинялись и терпели все его выходки, не смея никому пожаловаться.
Даже Доминго почтительно смотрел на моего дядю и с неподдельным восхищением то и дело повторял:
— Ну и везёт же тебе, чёрт подери!
Однажды утром, дня через два или три после того, как мой дядя обновил своё платье, с ним на лестнице столкнулся дон Хенаро, направлявшийся в свой кабинет. Несколько раз удивлённо оглядев дядю с ног до головы, он нахмурил брови и удалился, бормоча себе под нос:
— Вот те на! Тут дело нечисто! Нет, этим канцеляристам нельзя доверять — они тут бог знает чем занимаются. Плуты, пройдохи! Уже успели раскрыть глаза этому дурню! Ну что ж, тем хуже для него. Ей-богу, вся эта страна — сплошные мошенники!
Войдя в кабинет, он уселся в кресло, вперил взор в потолок и шёпотом произнёс:
— Э! Внизу начались какие-то махинации.
Кабинет дона Хенаро размещался на втором этаже, или, как говорят, в бельэтаже, и приходился как раз над архивом. Поэтому, когда в день первого разговора с нами дон Хенаро указывал на пол, он имел в виду будущий отдел моего дяди, где, как вы помните, в ту пору ещё располагался почтенный дон Бенигно.
Дядю весьма поразили выражение лица дона Хенаро и слова, которые тот пробормотал, но чем дольше он ломал над ними голову, пытаясь доискаться смысла, тем большие сомнения охватывали его.
«Разве в здешних краях не принято менять платье, если оно отслужило свой срок?» — спрашивал он себя.
Вскоре дон Хенаро спустился вниз, вошёл в архив, отозвал дядю в сторону и заговорил с ним о разных пустяках, при этом украдкой оглядывая его с головы до ног и всё больше восхищаясь отличным покроем его костюма.
Затем, чтобы убедиться в справедливости своих подозрений, дон Хенаро начал исподволь выспрашивать дядю, но кузен, несмотря на всё своё тщеславие оставшийся наивным простаком, отвечал ему с таким чистосердечием, что совершенно сбил его с толку.
Наконец дон Хенаро, взглянув на дядю в упор, чтобы увидеть, какое действие произведут на собеседника его слова, объявил:
— Висенте, я забираю у тебя твоих помощников-подканцеляристов. Ты уже, несомненно, вошёл в курс дела. Пора тебе начать работать самостоятельно. Ясно? Так будет лучше нам обоим.
Новость не слишком поразила дядю.
— Как будет угодно вашей милости, — только и ответил он, почтительно поклонившись.
Дядя действительно уже кое-чему научился. Он сам восхищался своими успехами. Раньше, раскрывая папку, он видел столько штемпелей, знаков, пометок, столько различных почерков и каракуль, что ему казалось, будто он имеет дело с какой-то головоломкой, которую, даже обладая ангельским терпением, никогда не удастся разгадать. Теперь, понаблюдав за работой двух подкапцеляристов и получив от них кое-какие объяснения, он сообразил, что дело у него простое и ясное; читая один документ за другим, дядя радовался своим способностям и уму.
Он так восторгался собой и так горел желанием показать свою учёность, что порою выкладывал её перед теми, кто совсем недавно обучал его самого: он пускался в подробные и рискованные рассуждения о сути дел, изложенных в документах. Слушатели, быстро устававшие от его пустого и неуместного краснобайства, немедленно уходили из архива, ссылаясь на какое-нибудь срочное дело, и оратор за отсутствием публики умолкал.
Впрочем, он нередко выходил следом за беглецами, уносившими под мышкой дела, и, повысив голос, чтобы все слышали его и дивились его учёности, невозмутимо продолжал свои разглагольствования. Когда же рядом не было совсем уж никого» дядя говорил для себя: ему доставляло удовольствие слушать собственный голос. Вот почему для пего было не очень-то важно, останутся при нём подканцеляристы или дон Хенаро заберёт их. Кроме того, привычка сидеть за столом у себя в архиве излечила дядю от страхов и отчаяния перед неизвестностью, которые он испытывал в первые дни своей службы, оказавшись словно по мановению волшебной палочки на столь высоком посту.
— Тебе больше не нужны твои менторы, — продолжал дон Хенаро. — Я хочу, чтобы ты был здесь один, и сам стану твоим наставником. Кроме того, пора тебе уже кое-что зарабатывать. Видишь вот это?
С этими словами он вытащил из жилетного кармана несколько новеньких блестящих золотых и потряс ими, наслаждаясь звоном, который они производили, когда ударялись друг о друга.