Таким образом, я стад письмоводителем своего дяди. Не успел я устроиться на новом месте, как дядя вытащил из стола толстую потёртую папку, лежавшую отдельно от других, и швырнул мне её со словами:
— А ну, за работу, и чем скорее, тем лучше. Возьми и приведи в порядок.
Я наугад раскрыл папку и уставился па дядю.
Он перелистывал бумаги, читал, писал и делал пометки со всей серьёзностью человека, знающего своё дело.
— Ну, что смотришь? — спросил он через некоторое время. — Уже кончил?
Я улыбнулся, полагая, что он шутит. Дядя же, не обращая на меня внимания, снова углубился в свои занятия.
— Дядя… — расхрабрился я наконец.
— Что тебе?
— Покажите, что я должен делать: ведь я совсем незнаком с работой и даже не знаю, с чего начинать.
Не дослушав меня, дядя вновь принялся писать. Прошло ещё несколько минут.
— Ну, как, сделал? — опять спросил он.
— Но я ведь не знаю, что надо делать! Вы ничего не сказали мне. Растолкуйте же, что к чему.
Он торопливо и сбивчиво объяснил, что надо писать, и невозмутимо продолжал своё дело.
Я принялся исполнять то, что успел понять, но вскоре перо моё вновь и надолго повисло в воздухе. Наконец я прочёл дяде несколько строчек, которые мне удалось сочинить, и попросил продиктовать остальное.
— Племянник, — с улыбкой ответил он, — сейчас я так занят, что меня нельзя отрывать от моих мыслей, иначе я всё позабуду.
Этого было достаточно, чтобы привести в отчаяние даже самого терпеливого человека. Я не смел шелохнуться, чтобы не помешать дяде, но в душе не слишком лестно отзывался о его поведении.
До четырёх часов, когда присутствие закрывалось, я гак и не написал больше ни одного слова. Видя, что дядя собирается домой, я объявил:
— Дядя, я ещё не кончил.
Это рассердило его, и, махнув рукой, он отрубил:
— Тогда оставайся, пока не доделаешь: завтра к началу дня документы должны быть готовы. Здешнюю науку по учебникам не выдолбишь! — с видом победителя воскликнул дядя. — Смешно глядеть на тех, кто шляется здесь с учёным видом! Пусть-ка придут сюда, именно сюда! Ничего-то они не поймут, если им не растолкует кто-нибудь из тех, кого они почитают невеждами. Мы вот не торчим здесь целыми днями, уткнув носы в книгу, а всё равно у нас, чёрт побери, каждое слово так в строку ложится, что эти зазнайки вечно будут помирать от зависти и злости.
Наш разговор прервал дон Хенаро, вошедший в комнату с кипой бумаг под мышкой.
— Висенте, — сказал он, — я хочу указать тебе на одну ошибочку, просто так, чтобы ты впредь не допускал подобных.
У дяди зардели уши.
Дон Хенаро перелистал бумаги и, найдя нужное место, ткнул в него пальцем:
— Взгляни. Это здесь.
Дядя придвинулся ближе и пробежал глазами весь лист и каждую строчку в отдельности.
— Я не вижу ошибки, — заметил он.
— Это грубейшая ошибка, понятно? Будь она такой же незначительной, как другие, которые у тебя попадаются на каждом шагу, я бы промолчал. Но её я замечаю уже в четвёртый раз. В первый раз я решил, что она объясняется твоей рассеянностью, и просто исправил её, но начальник…
Словом, начальник усмотрел в ней насмешку. Сегодня он уже рассердился, полагая, что ты делаешь её нарочно, и мне стоило большого труда разубедить его. Я сказал, что ты ещё совсем новичок и ни о каком злом умысле здесь нет л речи.
Дядя то бледнел, то краснел.
Проклятый дон Хенаро, который сам писал отнюдь не яснее и не лучше дяди, откровенно наслаждался растерянностью подчинённого и возможностью отчитать его.
— Взгляни-ка сюда, — предложил он, подчеркнув указательным пальцем два-три места на странице. — Ты написал: «Вашезевательство». «3» вместо «с» — ещё куда ни шло, сокращённое обращение в одно слово вместо полных двух тоже простительно, но вот «ева» вместо «им», запомни, совершенно недопустимо. Это дорого могло тебе обойтись, Висенте, очень дорого.
И дон Хенаро принялся объяснять дяде правописание этого слова. Затем он вышел из архива. Вслед за ним направился было к дверям и дядя, но я ещё раз настойчиво повторил свой вопрос:
— Что же делать с папкой?
— Тебя только не хватало! — воскликнул дядя, гневно топнув ногой.
— Но, дядя, откуда же мне что-нибудь знать, если вы, Знающий человек, не учите меня?
— Подумаешь, персона! Работай так же, как работал я, учись, листай книгу, которая лежит у меня в сундуке. Я и не собираюсь обучать тебя всему — ты и сам должен соображать. Напиши для начала черновик, покажи мне, потом поговорим. Привыкай сперва думать, а потом уже делать.
Дядя мог бы избавить меня от лишних трудов, затраченных на самостоятельное знакомство с делами, изучение и обдумывание книги, хранившейся у него в бауле. Стоило мне получить самые краткие объяснения, и я вошёл бы в курс дела без пустой траты времени; но, послушно исполняя его волю, я изложил начерно все необходимые, с моей точки зрения, сведения о порученном мне деле и захватил свои записи домой. Работа не возбуждала во мне интереса, и я убил немало часов на то, чтобы просмотреть кипы бумаг, пробиться сквозь дебри неразборчивой писанины, прорваться сквозь заросли орфографических ошибок на испещрённых кляксами листах и затем изложить на бумаге мысли, мелькавшие у меня в голове.
Вечером, вернувшись в гостиницу, я несколько раз пытался прочесть дяде свой черновик, но он делал вид, будто не понимает моих намерений, а под конец раздражённо объявил, что я ему чересчур надоедаю и что служебными делами он занимается только на службе.
XI
ОН, НЕСОМНЕННО, ЧЕЛОВЕК ЗНАЮЩИЙ
На следующий день, как только мы вошли в архив, дядя осведомился:
— Ну, что, готова папка, которую я дал тебе вчера?
— Нет, сеньор, но вот справка, если вы, конечно, хотите прочесть её.
— Хорошо, — сказал дядя, — обожди минутку, а пока просмотри бумагу ещё раз, чтобы не было ошибок.
Я ещё раз просмотрел свою справку, остался совершенно ею доволен, закрыл папку и уселся, сложа руки, в ожидании минуты, когда дядя соблаговолит ознакомиться с моим сочинением.
— Ну, что ты уставился? — спросил он секунду спустя.
— Ничего, я жду, дядя.
— Чего?
— Чтобы вы соизволили выслушать меня.
— Ну, ладно, начинай! — воскликнул дядя, раздражённо втыкая перо в стакан с дробинками.
Когда я кончил чтение, он заключил:
— Ты выражаешься так неясно, что чёрт меня подери, если я хоть что-нибудь понял.
Подобный вывод совершенно сбил меня с толку.
— Ну-ка, давай сюда свою писанину. Всё это никуда не годится.
Дядя перелистал злосчастную папку с таким выражением лица и такими жестами, словно каждая страница была красноречивым подтверждением сурового приговора, вынесенного моим трудам.
— Так и есть! Одни сплошные ошибки. Переделай всё как следует.
Услышав такое, я не сдержался и со всей твёрдостью возразил дяде. Он долго разглагольствовал и высказал немало полезных, но не имевших отношения к делу истин. Припёртый к стене доводами, которые я приводил в свою защиту, дядя решил наконец воспользоваться своим положением начальники и заставить меня замолчать.
— Ты здесь второй день, а уже споришь со мной, хоть я опытней и старше тебя. У тебя хватает нахальства учить меня лишь на том основании, что ты когда-то подержал в руках пару книжек?
— Но, дядя…
— Никаких «но»! Делай, что говорят, и помалкивай.
С этими словами он взял перо и принялся писать, не беспокоясь о впечатлении, которое произвели на меня его резкость и несправедливость.
«Опять берись за эту чёртову папку!» — подумал я.
Но тут в архив вошёл малый, чьи засаленные манжеты и воротничок, поношенное платье, нестриженые волосы и ногти, бледное и худое лицо позволяли за милю угадать в нём практиканта или одного из сверхштатных подканцеляристов при помощнике столоначальника.
Дядя осведомился у вошедшего, что ему угодно.
— Папку… — ответил тот.
— Эй, племянник! Она готова?