Удовлетворительный ответ на нашу просьбу прибыл со следующей же почтой, что весьма нас обрадовало, так как мы уже устали от шуток и саркастических улыбок всех, кто заставал нас сидящими в огромных, вконец продавленных кожаных креслах.
Расчёты дона Хенаро оказались верными: как только преобразования в отделе закончились, дядя вытащил на свет божий несколько забытых папок, и к нам повалили сотни посетителей.
Первое время почти все приходившие были чрезвычайно напуганы и сгорали желанием поскорее узнать причину вызова, напечатанного в «Вестнике» или переданного им с курьером. Переговоров с ними я не слышал, и не потому, что сидел довольно далеко от дяди, в другой комнате, а, главным образом, потому, что он, слепо подражая дону Хенаро, пристрастился вести дела в строжайшем секрете. Просителей он заставлял пригибаться к столу и говорить шёпотом. Мне удавалось лишь заметить, что некоторые из них улыбались, спорили, покачивали головой то вверх, то вниз, то из стороны в сторону; не раз я видел, как посетитель и дядя похлопывали друг друга по плечу или спине и обменивались рукопожатиями; как губы одного словно прилипали к уху другого, а нос приклеивался к носу собеседника; я видел радостные улыбки, гримасы еле сдерживаемой ярости, слышал удары кулаком по столу. А когда посетители наконец откланивались, до мепя доносились слова дяди, уверявшего их:
— Да-да, всецело положитесь на меня и не беспокойтесь — через пару дней ваше дело будет улажено.
Дядин кабинет смахивал теперь скорее на исповедальню, чем на служебное помещение, — недаром все приходившие шептались с дядей на ухо бог весть о чём и разговоры прерывались лишь тогда, когда он отправлялся по винтовой лесенке советоваться с доном Хенаро. Случались дни, когда скамейки, поставленные у входа в отдел по приказу дона Хенаро, заранее предугадавшего, что ответ на трансатлантическое прошение будет благоприятным, прогибались под тяжестью посетителей.
В дверях отдела, как на экране волшебного фонаря, то и дело появлялись и исчезали самые разные люди.
Целыми часами я развлекался, глядя на эту дверь. Вот высоченный верзила, наклоняющий голову, перед тем как войти; а вот и карлик ростом чуть поболее трёх футов. Следом за простодушным и неуклюжим здоровяком сеньором плетётся какой-то бледный нелюдим с глубоко запавшими глазами. Вслед за красивой, разряженной в пух и прах дамой просовывает в дверь свою физиономию несчастный, одетый в лохмотья чужестранец. Словом, через эту дверь входили и выходили испанцы, метисы, негры, китайцы, люди обоих полов, всех возрастов и разновидностей человеческого рода, возникших благодаря сложным и необъяснимым процессам скрещивания.
Не знаю уж, к каким уловкам и ухищрениям прибегал мой дядя, чтобы заставить выходящих из кабинета посетителей изрыгать проклятья, хотя входили они туда со спокойной и благодушной улыбкой, пребывая в том безмятежном состоянии духа, которое присуще лишь человеку, свободному от страха и долгов. Не знаю также, какими приёмами пользовался дядя, чтобы успокоить, обнадёжить и выпроводить довольными тех, кто являлся к нему с угрюмым взором, в самом воинственном настроении, угрожающе размахивая руками и всячески выказывая своё возмущение и нетерпение.
Временами я начинал опасаться, что скандалы, учиняемые посетителями, приведут к серьёзным последствиям. Наиболее действенным средством, к которому прибегал дядя, чтобы утихомирить и урезонить чересчур обнаглевших посетителей, были произносимые с таинственным видом слова о том, что наверху находится сам дон Хенаро, который может всё услышать и рассердиться…
Но иногда не действовало даже и это.
— Убирайтесь вы к чёрту с вашим доном Хенаро! — вопили самые отчаянные и упрямые. — Чихать я хотел на вашего дона Хенаро! Что вы меня им пугаете, словно он меня съест? Пусть-ка спустится сюда — уж я ему растолкую, кто он такой. Будете дальше водить меня за пос — дело ваше, но вот посмотрите — я пойду к генерал-губернатору и расскажу, что у вас здесь творится. Видали мы таких!
Дядя молчал как убитый, а дон Хенаро не спускался вниз, невзирая ни на какие крики, угрозы и оскорбления. Когда его спрашивали, почему он не вышел, он только пожимал плечами или нагло утверждал, что ничего не слышал. Когда же в газетах появлялись намёки на злоупотребления, творящиеся в руководимом им учреждении при его попустительстве, дон Хенаро заявлял, что не читает газет и не интересуется тем, что в них пишут. Скоро он уедет отсюда, а посему плевать ему на всё! Ба! Знает он все эти газетные россказни! Страна мошенников, понятно? Да, именно мошенников.
Но пусть читатель не думает, что подобные сцены случались ежедневно. Нет, они происходили только тогда, когда дядя считал уместным явиться в присутствие, иными словами, когда служба не мешала ему осаждать красавицу дочь миллионера дона Фульхенсио.
Мне было велено отвечать всем, кто справлялся о дяде во время его частых отлучек, что он находится в отъезде по служебным делам или отпущен сегодня домой и что посетителей убедительно просят соблаговолить зайти завтра. Однако частенько в эти переговоры вмешивался родственник дона Хенаро и вставлял такие неуместные и бессмысленные замечания, что, слушая их, люди немели от изумления; и всё это он предпринимал лишь для того, чтобы посетители считали его человеком, более сведущим в делах, чем я.
Впрочем, меня мало беспокоили подобные выходки моего коллеги: я не уходил из канцелярии, дабы не перечить дяде и дону Хенаро, а так как я вовсе пе собирался преуспевать на этом поприще, то и не старался завоевать угодливостью расположение наших клиентов.
XX
ЛЮБОВНЫЕ ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ
Ободрённый успешным ходом дел в канцелярии, а также своим растущим влиянием и завидным положением на службе, дядя начал обдумывать план искусной операции, которая бы ещё на несколько ступенек возвысила его в глазах дона Хенаро и снискала бы ему восхищение всех знакомых. Вот почему, никому не открыв своих намерений, он уверенным шагом направился к дому прекрасной Авроры, напевая для поднятия духа всё ту же песню «Глотай, собака».
Привратник, увидев столь молодого и нарядного сеньора, приблизился к нему и осведомился:
— Как прикажете — позвонить в колокольчик или подняться и доложить дону Фульхенсио?
Столь простого вопроса оказалось вполне достаточно, чтобы лишить дядю уверенности: подобной церемонии он просто не предвидел.
— Ну, что ж… позвоните, — машинально ответил он.
Привратник протянул руку к шнурку и уже хотел с силой дёрнуть его, но дядя остановил слугу:
— Нет, не надо шума. Будет лучше, если вы доложите дону Фульхенсио, что с ним желает говорить двоюродный брат его превосходительства высокочтимого и светлейшего сеньора дона Хенаро де лос Деес.
Привратник, услышав такой набор титулов, торопливо снял шляпу и сделался ещё почтительнее.
Когда слуга исчез за одним из поворотов лестницы, дядя почувствовал, что сердце его сильно забилось.
Облокотившись на перила, он любовался вестибюлем, отделанным изысканно и просто. Вдоль белённых известью стен примерно на высоте человеческого роста тянулся широкий фриз из белых облицовочных плиток. В них, словно в кривом зеркале, отражался мой дядя; вся его фигура, ноги, руки, лицо были искажены до неузнаваемости.
Этот проклятый блестящий кафель тоже изрядно поколебал самоуверенность, которую обрёл дядя, созерцая свою стройную фигуру и нарядный костюм. Чтобы отделаться от навязчивых мыслей, он вновь принялся напевать «Глотай, собака» и обмахиваться платком.
Привратник вернулся и с высоты лестницы возвестил:
— Соблаговолите подняться. Я доложил о вас дону Фульхенсио, и он просит вас минутку подождать в зале.
— О, если дон Фульхенсио занят, я приду в другой раз: для меня Это не составляет труда.