Следом за графом и его супругой на борт поднялись господа в чёрном. В каюте начались тосты, объятия, поздравления. Не обошлось и без слёз.
Доминго и Гонсалес плакали искренне.
Бедняга дон Матео рыдал, как ребёнок; графу пришлось в конце концов взять его под руку, отвести в угол и сказать ему в утешение:
— Успокойтесь, дон Матео: скоро и вы уедете вслед за мной… Покамест трудитесь, а я вам помогу оттуда. И главное, не плачьте, дружище!
Но так как после этих слов рыдания верного секретари лишь усилились, граф, потеряв терпение, топнул по настланному ковром полу каюты, тряхнул дона Матео и прошипел ему в ухо:
— Довольно! Замолчи, болван, и не мешай людям чествовать меня!
В пять часов из сдвоенной трубы огромного корабля, рядом с которым все суда, стоявшие поблизости, казались карликами, повалили два громадных столба густого дыма, и вскоре лопасти винта прочертили в лазурных волнах длинную белую борозду. Лодки и судно с пёстрыми флажками, откуда провожающие махали платками и шляпами, с трудом поспевали за огромным кораблём.
Когда он проплывал перед бастионом Сан-Тельмо, с борта сорвалась молния, над палубой встало опаловое облачко дыма, тут же начавшее рассеиваться, и воздух сотрясся от мощного грохота, от которого задребезжали осколки пыльного стекла в оконце убогой каморки в гостинице «Лев Нации», где всё ещё принимали постояльцев, хотя заведение принадлежало уже не Гонсалесу, а другому владельцу.
Стоя на крепостном валу, друзья руками, платками и шляпами махали графу и Клотильде, а те с кормы корабля без устали отвечали на прощальные приветствия.
Не так давно статуя Нептуна была перенесена и установлена у входа в круглый скверик Ла-Пунта, и теперь бог морей в небрежно переброшенной через плечо мантии, положив одну руку на бедро, а другою опираясь на трезубец, с высоты своего мраморного пьедестала, казалось, провожал взглядом огромный корабль, увозивший графскую чету.
На траверзе крепости Морро судно с флажками повернуло назад, и граф с супругой дали отдых своим рукам, уставшим от долгого махания. Солёный морской ветер ласково подул в лицо графа, и дон Ковео с наслаждением вдохнул его.
Граф повернулся спиной ко входу в порт, становившемуся всё более узким, и перевёл взгляд с быстро исчезавшей за кормой земли на середину той линии, где небо как бы сливалось с морем: ему хотелось, чтобы на горизонте открылась хоть маленькая щель, через которую он мог бы увидеть то, что так занимало его мысли.
Затем он посмотрел на жену и пробормотал:
— Скоро я поведу её в свой дворец… Как она всё-таки хороша!..
Однако он тут же сделал гримасу, презрительно пожал плечами и решил: «Нет, нечего с ней считаться — её ничем не проймёшь, уж очень холодна. Красивая кукла, и только».
А Клотильда, сидя в кресле, лениво трогала складки на платье, разглаживала кружева и с улыбкой думала о том, какого успеха в обществе она добьётся на новом месте благодаря своей красоте и богатству.
С угрюмых утёсов крепости четыре человека грустно смотрели на быстро удалявшийся корабль, который вскоре превратился в точку, а потом и вовсе исчез из виду. Эти четверо были дон Матео, каноник, Доминго и Гонсалес.
Вот он и уехал от нас, — растроганно промолвил первый из них.
— Хорошо было с ним, — отозвался каноник.
Доминго смахнул ладонью навернувшуюся слезу. А Гонсалес еле удержался, чтобы не зарыдать.
Эпилог
Когда четверо проходили улицу Прадо, окаймлённую двойным рядом деревьев, последние красноватые отблески солнца озаряли высокие башенки часов на здании тюрьмы. К ней приближалась группа каторжников, о стриженных наголо, с бритыми бородами, в широкополых шляпах из пальмовых листьев. Некоторые из них были скованы цепью по двое, почти у всех на ногах волочились тяжёлые железные кандалы, при каждом шаге издававшие монотонный печальный звон. Узники изнемогали от усталости: они провели целый день на солнце, кирками выдалбливая в неподатливой каменистой почве канаву для фундамента большого дома, который какой-то магнат собирался построить для себя в начале улицы Прадо.
В небе вырисовывались освещённые последними лучами заката кроны деревьев, на землю легли широкие красноватые полосы. Вокруг было безлюдно: прохожие избегали здешних мест.
Дон Матео испытывал непонятную грусть, каноник думал, как он будет скучать, лишившись общества графа, а Доминго и Гонсалес шли молча, понурив головы.
В эту минуту на одной из прилегавших к Прадо улиц показались носилки, сопровождаемые кучкой бродяг и любопытных, и преградили путь дону Матео и канонику.