— Вы правы, милейший Хуан, — отозвался дядя и тут же дважды или трижды прочёл ему скупые строчки, в которых содержалось последнее решение министерства.
— Теперь никаких сомнений не остаётся! — смеясь, возгласил Хуан и замотал головой из стороны в сторону, словно баран с бубенчиками на шее.
Угроза ссылки на далёкие острова Океании отпугнула от моего дяди хор почитателей, прежде окружавший его. Но как только стало известно, что дон Висенте Куэвас уже не отправляется в столь отдалённые края, весь синклит дядиных поклонников в полном составе ввалился с поздравлениями в нашу комнату.
— О, мои добрые друзья! — восклицал дядя, пожимая руки всем подряд.
И он несколько раз прочёл им заметку в газете.
— Да, да, мы уже знаем, что вы не уедете от нас на Филиппины, — устало отозвались они и удалились.
— В этом, дядя, вам уже не приходится сомневаться, — добавил я.
— Вот именно, вот именно, — отозвался дядя и нервно рассмеялся.
Затем, видимо желая убедиться, что всё происходящее — не сон, а явь, мой родственник несколько раз подпрыгнул, сел на обычное место, открыл ящик письменного стола и вынул из него несколько книг.
— Ах, племянник, — произнёс он, — у меня в столе был припрятан мой бедный Поль де Кок. Посмотри, — добавил дядя, показывая мне пожелтевшую пыльную страницу, — вот Здесь я остановился в тот проклятый час, когда ты так перепугал меня своим криком: «Нас переводят!»
И он снова разразился громким смехом.
Опять всё пошло обычным порядком, дядя снова недвижно восседал на своём стуле, но случай, о котором я только что поведал, преисполнил моего родственника неизбывной тревогой. Всякий раз, когда звук пушечного выстрела сотрясал жалкие остатки стекла, застрявшие в оконной раме нашей берлоги, лицо моего дяди выражало душевное волнение; надо признаться, что и я разделял дядины опасения.
До известия о переводе его на другой край света дядя, Заслышав сигнальный выстрел пушки, неизменно высовывался из дверей нашей комнаты и пронзительным, как звук почтового рожка, голосом кричал:
— Почта!
Но после рассказанного случая, который заставил его прожить столько дней в неизвестности и тоскливом ожидании, дядя, услышав гул орудия, возвещавшего о прибытии корабля, неизменно становился серьёзен, сердце его начинало учащённо биться, и голосом сиплым, как звук старой лопнувшей трубы, он глухо и испуганно возвещал:
— Почта!
XVI. Прекрасное утро и прекраснейшая девушка
Однажды ранним утром дон Хенаро и мой дядя, нежно державший его под руку, прогуливались по бульвару Аламеда де Паула.
Солнце, вот-вот готовое появиться из-за зелёных холмов, возвышавшихся на противоположной стороне порта, окрашивало в алый цвет и золотило края больших тяжёлых серых туч, нависших над холмами. Стоял редкий туман, и все предметы издалека казались окутанными лёгкой газовой вуалью. На фоне этой опаловой недвижной пелены чернели беспокойные клубы дыма, который выбрасывали трубы пароходов. В широких горловинах труб дым закручивался в бесконечные спирали и, расплываясь грязными пятнами, то тут, то там пачкал чисто умытое голубовато-розовое небо, где боязливо мерцали одинокие звёзды. Шумное дыхание паровых машин, верещание блоков, монотонные песни, в такт которым моряки смолили канаты и развешивали для просушки брезенты, чтобы первый утренний бриз унёс ещё хранимое тканью влажное дыхание ночи; яркая, блестевшая капельками росы листва лавров, росших вдоль бульвара; неутомимо щебечущие пичужки, нашедшие себе приют в их ветвях, — всё это прекрасное, полное жизни зрелище целиком поглотило внимание обоих приятелей.
Так, не проронив ни слова, они долго прохаживались из конца в конец аллеи. Вдруг дон Хенаро остановился, выпустил руку дяди, пристально посмотрел на него и объявил:
— Послушай, Висенте, тебе следует жениться.
Мой дядя в полной растерянности огляделся вокруг.
Из-за холмов выходил край солнечного диска, бросая на Землю сноп лучей, словно затем, чтобы зажечь позолоченные шарики, украшавшие верхушки мачт на кораблях, стоявших на якоре в гавани; бриз начинал рябить спокойную морскую гладь, шевелить паруса и рассеивать лёгкую дымку тумана; колёса пароходов оставляли за собой на волнах широкие белые полосы; ветви пальм, по которым непрерывно порхали птицы, лениво колыхались от ветерка, и с листка на листок катились капельки росы; стаи домашних голубей, купаясь в лучах утреннего света, стремительно кружились в небе. В этот ликующий день всё вокруг было так полно жизнью и красотой, всё так радовало, умиляло и успокаивало душу, что мой дядя, услыхав, как спутник заговорил с ним о любви, почувствовал неизъяснимое блаженство.