Во время досмотра мы тряслись как в лихорадке. Когда он закончился и мы отошли от этой треклятой будки, дядя наклонился ко мне и с опаской прошептал на ухо:
— Племянник, будь у нас в сундуке хоть что-нибудь ценное, эти разбойники наверняка забрали бы всё себе.
В ту минуту я сам держался такого же мнения, но позднее узнал, что эти бравые парни со своей стороны тоже приняли нас за бандитов или — что не составляет существенной разницы — за контрабандистов и перетряхнули наш баул с целью обнаружить что-либо, подтверждающее их подозрения.
Взявшись за ручки баула, мы торопливо удалялись от злополучного домишка, как вдруг какой-то человек в шерстяной рубахе, бумазейных штанах и серой, надетой набекрень, шапке уставился на дядю, потом обнял его и воскликнул:
— Чёрт побери, Висенте! Ты что же, земляков не признаёшь?
Дяде не очень-то по душе пришлась фамильярность, с которой человек такого непривлекательного и жалкого вида обратился посреди улицы к особе, собиравшейся получить лучшую должность на Кубе; однако, скрыв свою досаду, он ответил на выразительное приветствие незнакомца.
Тот повернулся ко мне.
— Пресвятая Мария! — воскликнул он. — Да неужто это тот самый шпингалет? Быстро же вырос сорванец! Помнишь ты Доминго Техейро, паренёк?
Ещё бы мне не помнить! Едва он назвался, как я уже горячо обнимал земляка.
Это был Доминго, тот самый Доминго из нашего местечка, который хотя и был постарше меня, но неизменно сопутствовал мне в любых проказах. Я не разорил ни одного гнезда, ни разу не воровал виноград, груши, абрикосы или каштаны без его деятельного участия. Однажды, когда дядюшка Лоренсо ловко пустил нам вдогонку заряд соли, ранил нас и мы довольно долго провалялись из-за этого в постели, наши дружеские связи с Доминго оборвались, потому что его родители уверяли, будто я испортил их мальчика, а мои убеждали всех в том, что это негодник Доминго испортил меня.
— Куда же вы сейчас направляетесь?
Мне и теперь кажется, что дяде этот вопрос причинил больше беспокойства, чем некогда нам с Доминго заряд соли, выпущенный дядюшкой Лоренсо.
— Да вот… да уж… — забормотал дядя.
— Если хотите, пообедаем вместе, а потом снимем комнату в гостинице «Лев Нации».
В дяде снова взыграла гордость.
— Благодарю, Доминго, но мы приехали с рекомендациями к нашему очень богатому двоюродному брату, его высокопревосходительству светлейшему сеньору дону Хенаро де лос Деес.
— К светлейшему, говоришь? А где, Висенте, живёт твой братец?
— Как! Ты столько лет в Гаване и не знаешь этого?
— Видит бог, я впервые слышу его имя. Но раз вы с братцем никогда не встречались, тем более надо сегодня пообедать со мной и прислушаться к моим советам. Если у вас нет денег, я одолжу…
— Спасибо, Доминго, — прервал его дядя. — В подкладке сюртука у меня зашита ассигнация в сто реалов.
— Чёрт побери, да ты богач! Когда я приехал на Кубу, у меня не набралось бы и пяти куатро.
Между тем дядя всё ещё раздумывал, не зная, на что решиться. Куда идти по этим длинным улицам, зажатым среди высоких домов, когда в городе у тебя нет ни одной знакомой души? Не придётся ли обойти с баулом в руках всю Гавану, пока отыщешь светлейшего сеньора дона Хенаро? А где мы сможем поесть? И не заночуем ли мы в подворотне?
— Послушай, Доминго, — залихватски воскликнул дядя, — так и быть, сегодня мы пообедаем с тобой, и ты нам покажешь, где можно снять комнату.
— Конечно, покажу, чёрт возьми! Ещё наищетесь своего двоюродного братца. Вы ведь только что приехали и ничего не знаете, а я — то здесь старожил, — отозвался Доминго.
Он велел нам следовать за ним и пустился в путь, засунув руки в бездонные карманы и раскачиваясь на ходу, словно маятник.
Мы шли под тянувшимся вдоль пристани цинковым навесом, где было свалено несметное количество мешков, бочек, ящиков всех размеров, огромных чугунных шестернёй, больших металлических банок, железных болванок, молотов и трамбовок, глиняных труб, чанов, обручей, рельсов, бочарных досок, кувшинов и различных сосудов; всё это лежало вместе или по отдельности, рядами или грудами выше человеческого роста, но нигде не было ни путаницы, ни беспорядка, — стоявшие тут и там надсмотрщики следили за всем этим добром, словно пастухи за стадом.