Чел смотрит на меня не менее изумленно, как будто я – гостья из будущего. Хлопает глазами, большущими, как плошки, растерянными и синими. Очень синими. Нереально синими. Даже с порога видно. А губы темно-красные. И… слишком уж яркие какие-то. Накрасил, что ли? Что за фигня?! Он же чел, не баба!
Я первый пришел в себя, буркнул типа «здрасьте» и уселся за парту. А он всё пялится, наконец высказал:
- Вы у нас кто?
Вы?! Он с дуба рухнул, что ли? Хотя… Ну ладно, вы так вы.
- Дмитрий Александрович, - говорю, - Колесников.
Он кивнул, помолчал.
- Вы опоздали.
- Ну и? – с вызовом спрашиваю я.
- Не опаздывайте больше, пожалуйста.
Вот сказал бы строго, с раздражением, по-менторски, ну или хотя бы с каплей негатива, я бы всенепременно развернулся во всей красе, как я умею. Но ведь он так вежливо попросил, по-доброму, даже улыбочку к этому своему «пожалуйста» присовокупил. И вот такая незащищенная доброта и вежливость, не церемонная холодная вежливость, а именно та, что от души, от уважения, всегда меня обескураживает, обездвиживает и полностью нейтрализует. Это я за собой давно приметил. Вот и сейчас весь мой гонор сдулся, и желание грубить отпало.
Но все-таки кто он? Как звать? А то меня спросил, а сам не представился. Ничего, выясню у наших на перемене.
Что хорошо, он нас ни о чем не спрашивал. Весь урок рассказывал сам. А я, блин, слушал! Потому что голос у него приятный. Хороший голос. Не знаю почему, но вдруг подумалось, что про такой голос и говорят – бархатный. Речь такая плавная, вдохновенная, без всяких ээ… мм… И рассказывает как-то по-особому, не то что заучил и шпарит, а как будто о себе, о лично пережитом, выстраданном. Куприн… Гранатовый браслет… Желтков… Вера… Да святится имя твое… Да святится имя твое… Говорит, а у самого в синих безднах поблескивает. Плачет, что ли? Сморгнул. На меня так и смотрит. Как будто рассказывает не всем, а мне одному. Даже неловко малость. Я злюсь из-за этого, но слушаю. Не отрываюсь от глаз, от губ. И вздрагиваю – звонок. Уже?! Медленно, как сомнамбула, выдвигаюсь из-за парты. Стряхиваю оцепенение. Блядь, загипнотизировал он меня, что ли? Тычок в спину в помощь. Уже полностью в себе, оборачиваюсь – Макс.
Выруливаем вместе из кабинета, по коридору на лестницу и на третий этаж. Вторым – алгебра.
- Что за тип? – интересуюсь я.
- Вместо Галочки. Ты не в курсе? Она типа приболела, но все говорят, что ушла с концами. Из-за тебя вроде как. Так что поздравляю, изжил вражину! А этот… Эдуард… отчество какое-то охрененно-невъебенное… короче, забыл… то ли на замену, то ли на совсем. Я не понял.
Макс ходит с Маринкой – лямур-тужур и всё такое, а та, как сорока, в курсе всех сплетен. К концу шестого урока уже стало достоверно известно, что русичка покинула нас for good*. Ну и ветер ей в попу. Вот только над кем мне теперь измываться-то, кому свою гадскую натуру демонстрировать?!
Нет, кроме русички мы доводили и других учителей. Не всех, конечно. С физруком, к примеру, у меня полное взаимопонимание. Географиня – старая и глухая. Математичка – во-первых, наша классная, а во-вторых, не особо ее и подостаешь. Она и сама отбрить не дура. Историка тоже не трогали, уважали. Отрывались только на биологии, химии, да временами на физике. Но с литературой, с Галочкой то бишь, ни в какое сравнение. У нее я на партах плясал, весь класс заводил. Горшки с цветами в окно выкидывал, стриптиз изображал, только по верхнему торсу, разумеется, за ширинку лишь брался – но она и тут сразу же вылетала в ужасе. Дура, полюбовалась бы молодым атлетическим телом. Где еще увидит вживую? В общем, весело было, стёбно. Ну да ладно. Свалила и свалила.
Эдуард Вениаминович. Вот так, оказывается, зовут нашего нового учителя по литре. Блииин, как длинно! Не имя, а адская скороговорка. Язык вывихнешь. На следующем уроке он снова выступал соло. Ну а мы никто не против. Да и послушать его не в тягость. Наоборот. Вот только что он вечно пялится на меня? В конце концов, я лег на парту грудью и учебник поставил, типа щит, типа спрятался. А в конце урока Вениаминович отчебучил:
- Дмитрий Александрович, подойдите, пожалуйста, ко мне после урока.
Честно говоря, я не сразу и среагировал. Кто меня так называет? Никто! Я и не понял, что он мне. Да и после урока его девчонки облепили. Короче, ушел я себе преспокойно. Только потом Маринка передала, что он меня хватился, меня нет, в общем, просил передать что-то там про сочинение. Какое? Без понятия.
В пятницу я на школу вообще забил. В два была игра с «Локомотивом», причем не у нас, а где-то у хрена на куличках. И я, как безлошадный, добирался на маршрутках с пересадками через весь город. Кстати, выиграли со счетом один – пять. Три – моих. Было бы вообще в сухую, да под занавес нам влепили пенальти за агрессивный подкат. И локомотивщики таки пробили по воротам.
В понедельник литры у нас нет, и про сочинение (блин, какое все-таки сочинение-то?!) я начисто забыл. И немудрено. Химичка и физичка, как сговорились, дуплетом пригрузили нас лабораторными. Разве так можно?! Я утянул Макса к себе от Маринки. Пусть помогает другу. Макс влет сделал оба варианта. Не, ну красавчик просто!
- Блин, жаль, что я на вашу игру не ходил, - сокрушался Макс.
- Жаль, – реально жаль, потому что в футболе красавчик уже я… хоть в футболе. И потом, вдвоем было бы веселее ехать обратно, а как я, вымотанный, назад добирался – отдельная тоскливая история. – Мог бы свинтить с последнего и подъехать, кстати.
- Да я хотел. Да этот, блин, Эдуард Вениаминович с какой-то долбаной сценкой!
- Какой еще сценкой? – хмыкнул я.
- Да это вообще пипец! Он, оказывается, театрал у нас заядлый. Организовал драмкружок и решил поставить какую-то пьесу. И все наши девки к нему ломанулись. Липина, кстати, тоже, еще и вперед всех. И моя Маринка туда же. Ну а я ее ждал с этой дурацкой репетиции как болван.
- Во чушь!
- Да не говори! Кстати, он и про тебя спрашивал. Куда, мол, пропал Дмитрий Александрович. Ну я и сказал, что у Дмитрия Александровича сегодня важный матч. А он давай расспрашивать, что за матч, да как, да что. Достал!
- Чего ему от меня надо?
- А хрен знает.
После школы мы забурились в кафе с Максом и Маринкой. Так себе кафе, середнячковое. Но от дома близко, цены демократичные, и пиво наливают, паспорт не требуя.
- А здесь караоке есть? – спрашивает Маринка и крутит головой восторженно. Ей здесь явно нравится, ей вообще всегда всё нравится. Ходячий эндорфин.
- Не знаю, - говорю, - нет, наверное, по крайней мере, ни разу не слышал, чтоб здесь плохо пели.
Она еще что-то щебечет радостное. Лезет целовать Макса. Макс млеет. А я тихо напиваюсь в одну каску. После трех бокалов Хугардена меня уводит, не сильно, но достаточно, чтобы захотелось чуть другого общения.
- Позови Олеську, - прошу Маринку. Она мнется. Что не так? Не сложно же. Сую ей мобильник: - Звони.
Маринка вызванивает Липину. Теперь, по ходу, та кочевряжется. Гипнотизирую Маринку, мол, убеждай, как хочешь. Она меня знает. Знает, что лучше не перечить. Себе дороже.
Липина мне нравится. И имя ее нравится – Олеся. Ни какая-нибудь там Маша-Даша, которых легион. Я на нее запал еще в прошлом году, как пришла в наш класс. Вообще-то, и до нее мне девчонки нравились, но всегда и со всеми как-то просто выходило. Подкатишь, зазнакомишься, месяцок-другой погуляешь и адьёс. Здравствуй, новая любофффь. А тут и подкатить толком не получалось. И канитель эта длится уже полгода. А я маюсь. Особенно во хмелю.
- Придет, - сообщила Маринка довольная.
Я криво ухмыльнулся. А сам в душе танцую джигу. Пяти минут не прошло – появилась. Рядом, что ли, где-то бродила? У нее светлые волосы и собраны в луковку на затылке, как у балерины. И сама вся такая же худенькая-хрупенькая. Но только с виду. Так-то и послать может, и задвинуть трехэтажный, сам слышал.