Ну, конечно. И как это она сразу не догадалась?
Сейчас выдаст что-нибудь про то, что «вода чудесная».
— Почему вы не плаваете, Марина? Вода сегодня отличная!
Марина вздохнула и стала сползать с бортика в «отличную воду».
— Вы уже… наигрались?
— После обеда еще пойду. Может быть, вы тоже… хотите?
— Я не играю, Федор, — строго сказала Марина. Не хватало еще ей затесаться в очередь из потенциальных учеников следом за Геннадием Ивановичем, Оленькой и ее мамашей!
— Я бы вас научил, — сказал он задумчиво и ладонью вытер с лица воду, — у вас все получилось бы.
— Откуда вы знаете?
Он понятия не имел, получилось бы у нее или нет, и все эти заходы «про теннис» были просто заходами, потому что она вдруг понравилась ему, хоть он ничего и не планировал и теперь осторожно нащупывал почву, как именно подобраться к ней поближе, но об этом говорить нельзя. Поэтому он просто пожал плечами, хотел сказать, что у нее длинные ноги, потом решил и этого не говорить и отделался тем, что у нее «спортивный вид». Она посмотрела подозрительно, но ничего не сказала, окунулась в воду и неуверенно поплыла, как будто плохо держалась на воде. Длинные ровные ноги в голубой толще казались совсем уж длинными и ровными. Федор посмотрел-посмотрел, а потом решительно уплыл вперед.
— Как ваше колено? — спросил он, когда Марина добралась до бортика.
— Спасибо, хорошо. — По правде говоря, про колено она даже не вспомнила.
— Почему вы его не заклеили пластырем?
Марина посмотрела на свою ногу. Пластыря не было.
«Почему я ее не заклеила? Надо было заклеить. Я же ему пообещала. Я всегда делаю то, чего от меня хотят. То, что обещаю. Я никогда не делаю того, чего бы мне хотелось».
Федор Тучков удивился. Вид у нее был странный.
— Я просто забыла, — быстро сказала она, как будто извиняясь, и поболтала ногой в воде. — Я так хотела спать, что забыла его наклеить. Я… наклею. Правда. После завтрака.
— Да, может, шут с ней, — осторожно проговорил он, — если не болит, зачем ее заклеивать?
И правда — зачем? Незачем, получается.
— Послушайте, Федор, спасибо вам за заботу, конечно, но я вполне могу сама решить, заклеивать мне коленку или нет!
Это был прежний тон прежней Марины, и он был рад, что она вернулась — такая, какая была вчера.
— Ночью больше никуда не наведывались?
— Что?!
— Я имею в виду… по детективным делам.
— Послушайте, Федор, почему вы решили, что имеете право?
— Да ничего я не решил! Я просто спросил!
— Ничего себе просто! Вы не просто, вы как-то специально… оскорбительно спросили, потому что вам не понравилось, что я вчера ночью ходила…
— Ти-ше! Вы что, хотите, чтобы весь санаторий знал, куда именно вы ходили ночью?!
— Я хочу, чтобы вы перестали делать оскорбительные намеки!
— Послушайте, уважаемая, вам надо лечиться! Я за вас волнуюсь, честное слово. Что еще за оскорбительные намеки?!
Мимо неторопливо и важно проплыла давешняя тетка с целлофановым пакетом на голове, посмотрела в их сторону — они все стояли у бортика, — поджала губы и кивнула головой, как будто через силу.
— Видите? — зашипела Марина. — Вот чего вы добились! Отойдите от меня и не приставайте с идиотскими вопросами!
— Да ничего я не добился!
— А почему она так на нас посмотрела?
— Понятия не имею! И вам задумываться не советую!
— Вы ведете себя неприлично!
— Я?!
Конечно, давно следовало нырнуть, вынырнуть подальше и там, в отдалении, поплавать подольше и побыстрее, но он не мог себя заставить. Она пылала таким искренним негодованием, так сердилась на него — непонятно за что! — так фыркала, так сдвигала брови и послушно принимала его «подачи» и отбивала их именно туда, куда ему было нужно.
И еще ему очень не хотелось… затягивать. Он был уверен, что времени у него не слишком много.
Поэтому он поцеловал ее.
Мокрой большой рукой он взял ее под подбородок — она даже не отшатнулась, от изумления, наверное. И в самый последний момент он вдруг увидел это изумление в ее глазах, и немедленно почувствовал себя скотиной, и даже обругал себя, но останавливаться не стал, потому что все время думал о том, как он ее поцелует, потому что видел, как она ела малину, и теперь ему казалось, что он слышит запах этой самой малины, и от этого запаха у него что-то сместилось в голове, и он придвинулся к ней, взялся руками за длинные, гладкие и прохладные бока и прижал ее к себе. Она позволила себя прижать — Федор Тучков был уверен, что от удивления. И еще он был уверен, что она отпихнет его, как только он перестанет ее держать.