— Ну да! К трупу в пруду.
Федор Федорович Тучков зачерпнул воды и плеснул себе в физиономию.
— Вы считаете, что это Вероника его утопила и пристегнула ремнем к свае?
— Да не Вероника, а тот, с кем она разговаривала. Вероника — сообщница.
— Ах, вот оно что! — поразился Федор Тучков Четвертый. — А зачем ее сообщник утопил в пруду мирного отдыхающего?
— Не знаю! Это нужно выяснить. Кстати, вы не знаете, когда он приехал?
— Кто?
— Труп. Ну то есть тот, кто впоследствии стал трупом.
— Понятия не имею. Я приехал за день до вас, они уже все здесь были.
— Кто все?
— Все, кто сидит с нами за столом. Вероника с дедом, Юля с Сережей, те двое, что были с вами, когда вы его нашли…
— Галя и Вадим, — подсказала Марина.
— Да, — согласился Федор Тучков. — Элеонора Яковлевна с дочерью, и Геннадий Иванович, и эта… с золотым зубом.
— Валентина Васильна, — опять подсказала Марина, чувствуя себя почти как та, что «написала убийство». Свое убийство она пока еще не написала, но «приключение продолжалось», и вполне в духе Джона Б. Пристли, и героиня получила в бассейне первый поцелуй героя, который под конец, возможно, окажется в выцветших и потертых джинсах, а вовсе не в чудовищной гавайской рубахе!
— Ну да. Все они уже были здесь. Может, у кого-то из них спросить?
— Нет, — решительно сказала Марина, — я уже все придумала.
— Что? — перепугался Федор Тучков.
— Я все выясню и так, спрашивать ни у кого ничего не буду.
— Как это?
— Очень просто, — объявила она с непередаваемым тройным превосходством женщины, доктора наук и профессора.
На завтрак она, конечно же, опоздала. Вся компания уже перешла к сырникам, когда Марина только приступила к омлету.
Завидев ее, Федор Тучков с другой стороны стола привстал и поклонился вежливенько. На нем были бриджи защитно-колониальнобританского стиля и фиолетовая распашонка. Волосы зачесаны назад волосок к волоску, аккуратно прилизаны в духе Матвея Евгешкина. Если бы Марина своими глазами — как пишут только в романах! — не видела Федора Федоровича почти без какой бы то ни было одежды, она могла бы поклясться, что под распашонкой располагается пузцо, а под бриджами толстые, почти дамские ляжки. И никакого мужчины эпохи Возрождения, и никаких рельефных мышц, и никакой плотной загорелой кожи. Даже щека — чуть небритая, сексуальная, твердая, пахнущая французским одеколоном, которая была так восхитительно близко, и от этой близкой щеки что-то делалось с ней такое, чему она даже названия не знала, — показалась пухленькой, почти купеческой. Неинтересной.
Как он сказал? «Пятничный „я“ сильно отличаюсь от понедельничного? Ты читала Станислава Лема?»
«Кажется, да. Кажется, читала. Только какое отношение великий поляк имеет к тому, что я целовалась с тобой в бассейне и теперь не знаю, что мне делать. Как мне жить после того, как ты поцеловал меня в бассейне?!»
Тут еще обнаружилось, что бок о бок с Тучковым Четвертым сидит Оленька, а рядом с Оленькой на столе горит свеча — очень романтично, особенно для утренней столовой. И вместо шали, в которую она все время куталась — жара не жара, солнце не солнце, — на ней легкомысленный топик, и кудри подняты и заколоты вверх кокетливо, а под столом еще есть юбка, которая распадается на две части по причине разреза, и оттуда выглядывает молочно-белая ножка.
Господи, какой ужас! Какая стыдоба! Мама больше ни за что в жизни не села бы с этими матерью и дочерью за один стол — неприлично так «завлекать» мужчину.
А подле Валентины Васильны по фамилии Зуб и с золотыми же зубами во рту помешался давешний молодой человек, который со зверским лицом молотил воду руками в бассейне. Лицо его было по-прежнему зверским. Он поедал сырники, смотрел исподлобья и был похож на классического киллера из кино — тяжелая, почти голая башка, пустые, как у ящерицы, глаза, плечищи, ручищи, ножищи и больше ничего.
— Мариночка! — радостно закричала Валентина Васильна. — Знакомься, это мой сынок приехал! Павлик! Павлик, поздоровайся с Мариночкой!
— Здрасте, — после некоторой паузы буркнул Павлик, — я вас видел. Вы в бассейне целовались. Вот… с ним.
И локтем ткнул в сторону Федора Тучкова, а сам углубился в свои сырники, а вокруг произошло молниеносное движение и нечто вроде локальной энергетической вспышки. Марина густо и страшно покраснела, Вероника ехидно заулыбалась, дед Генрих Янович посмотрел на нее строго, Геннадий Иванович лицом выразил сочувствие и понимание, бабуся Логвинова была глуховата, Юля с Сережей перестали есть тертую свеклу и уставились на Марину, Галя перестала почесывать коленку Вадима и разинула рот, а Валентина Васильна ткнула сына в бок, на что тот не обратил никакого внимания. Оленька переглянулась с мамашей. Марине эти переглядывания не сулили ничего хорошего.