Неужели она действительно любила этого презренного идиота? Тогда ей было девятнадцать. В девятнадцать лет люди могут поверить во всякие глупости. Должно быть, именно поэтому они выдают женщин замуж такими молодыми. Если бы они ждали, пока женщины станут достаточно взрослыми, чтобы обрести хоть каплю здравого смысла, они бы вообще никогда не выходили замуж.
— Ложью? — Наконец произнес Болдервуд, покачиваясь на каблуках, и на его губах заиграла слабая насмешливая улыбка. — Но есть доказательства измены. Множество доказательств.
Джошуа схватил табакерку и швырнул ее на стол.
— Не может быть никаких доказательств, потому что, черт возьми, этого никогда не было.
Кассандра стояла рядом с ним, прижавшись плечом к его руке. Она посмотрела Болдервуду в глаза.
— Гарри, мы оба знаем, что этого никогда не было.
Улыбка стала еще шире.
— Не имеет значения, что знаем мы с тобой. Важно только то, во что поверят присяжные.
Он скрестил руки на груди.
— Мы не рассчитываем на все пятьдесят тысяч. Нас устроят двадцать или тридцать.
— Мы? — резко повторила Кассандра. — Ты имеешь в виду себя и свою жену.
Улыбка исчезла с лица Болдервуда: это было равносильно признанию.
Кассандра вздохнула, и в ее голосе прозвучало разочарование.
— Это на тебя не похоже, Гарри. Вывалять в грязи имя своей жены. Твой уважаемый титул, твою фамилию, имена ваших детей. И так поступить со мной, Люси и Эмили.
Уши Болдервуда порозовели, и он снова взял свою табакерку, открыл ее и закрыл, не сводя глаз с табакерки, а не с женщины, которая его отчитывала. Возможно, это была не такая уж глупая идея, подумал Джошуа; лучшая часть Болдервуда, возможно, сожалела об этом, и если кто-то и мог достучаться до лучшей натуры человека, так это Кассандра.
— Ты выше этого, Гарри, — продолжила она. — Опозорить свое и мое имя — и ради чего? Ради денег?
— Кто бы говорил!
Когда Болдервуд поднял голову, его взгляд был жестким и безразличным, все лучшие стороны его натуры исчезли.
— Осуждаешь меня за то, что я делаю ради денег.
Он захлопнул табакерку.
— А что насчет того, что ты каждый вечер выходишь из дома, обвешанная драгоценностями? Ты позволила своему отцу продать себя ему, — он махнул рукой в сторону Джошуа, — Все знали, что у лорда Чарльза были проблемы с деньгами, и тебя не волнует, откуда эти деньги.
Джошуа уже занес кулак, но Кассандра положила ладонь ему на плечо и встала между ним и Болдервудом с жесткостью, не свойственной ее обычной грации. Общество ожидало, что леди будут скрывать свои эмоции, особенно такие уродливые, как гнев, но он все равно видел это по тому, как она поджимала свои прелестные губки, по резкому вдоху через раздувающиеся ноздри, по тому, как двигались ее губы, прежде чем она заговорила. Он был рад, что она разозлилась, учитывая, что она рассказала ему вчера ночью.
— Да как ты смеешь! — прошипела она Болдервуду. — Ты недостоин того, чтобы упоминать имя моего отца, не говоря уже о том, чтобы судить о том, что он сделал или чего не сделал.
Она покачала головой, скривив губы от отвращения.
— Это на тебя не похоже. Гарри Уиллоуби, которого я знала, был добрым и честным.
— Возможно, ты никогда меня и не знала.
Она сказала, что начинает терять свою наивность, и Джошуа показалось, что он увидел, как она потеряла немного в этот момент.
— Если теперь ты вот так поступаешь и разговариваешь, — заявила она, — то я вообще не хочу тебя знать.
Она развернулась и направилась к двери, раскрасневшись и высоко подняв голову. Она распахнула дверь, и Смит ввалился внутрь.
— Отведите меня к леди Болдервуд, — сказала она. — Сейчас же!
Дворецкий вытянулся по стойке смирно и повиновался.
КАК ТОЛЬКО ДВЕРЬ ЗАКРЫЛАСЬ, Джошуа повернулся к Болдервуду и потер руки.
— Теперь, когда она ушла, мы можем обсудить это как следует, — сказал он.
— Как следует!
Болдервуд запнулся.
— Ты обманул меня, ублюдок. Ты сам напросился.
— Ты тупоголовый придурок!
Чтобы удержаться от драки, Джошуа расхаживал взад-вперед. Стены были покрыты темными пятнами в форме картин, книжные полки в основном пустовали, а на каминной полке не было украшений.
— Я предупреждал тебя, что это спекуляция, и не стоит рисковать тем, что ты не можешь потерять. А что делаешь ты? Ты идешь к чертову ростовщику!
— Но сначала ты всем нам морочишь голову, не так ли? Мы слышим о том, сколько ты заработал здесь или сколько заработал твой друг Даммертон, пока все мы не начинаем умолять тебя взять наши деньги. Ты похож на один из тех игорных домов, где людям внушают, что они всегда выигрывают там по-крупному, и они начинают играть по-крупному, ожидая выигрыша, а вместо этого их обирают.