С картины обыденного, можно даже сказать, рабочего поцелуя людей, олицетворявших для меня враждебные станы израильской политики, началось светопреставление. По дорожкам брели под руку люди, которые не должны были даже находиться рядом в кадре телехроники. Они перекрикивались, сталкивались, хохотали и вообще вели себя как школьники на переменке. Через час-два я плюхнулась без сил на скамейку, и никакие политические силы не могли бы меня с нее поднять. Напротив кинопроектор кидал на торец свежевыбеленной стены подрагивающие блики, складывавшиеся в нечетко различимые лица на фоне мерцающего кинокостра.
Во время нашего скитания по дорожкам мы набрели и на настоящий костер, вокруг которого сидели пожилые мужчины в костюмных двойках с оттянутыми книзу узлами галстуков и прыгали дети. Время от времени один из мужчин шевелил палкой угли или читал стихотворение, очевидно известное и всем остальным. Несколько юнцов болтали на отшибе. Дети кидали в костер камешки. Кинокостер нравился мне больше. Бина лениво перечисляла имена тех, кто появлялся на стене. Скорее всего, среди них были и те, кто бродил по дорожкам или сидел вокруг «живого» костра. В кинокостерной проекции все они были молоды, растерянны и нахальны. Бина знала их с детства или с ранней юности и снабжала каждую смену кадра анекдотом из той, прежней жизни, лениво проталкивая слова сквозь пелену усталой дремоты. Так я выяснила, например, что хозяин тусовки, боевой генерал Амит, по меньшей мере трижды за жизнь спасавший Израиль, собирает куколок в национальной одежде, коих имеет уже больше тысячи.
— Не наигрался в детстве, — резюмировала Бина. — Тут большинство играет в игрушки. Кто в куклы, кто в солдатики. А этот, — выкрикнула она вдруг, уперев вытянутую руку в чубатый образ на стене, — писал замечательные стихи!
— А сейчас не пишет?
— Погиб, — произнесла Бина мрачно. — Только и он стал бы генералом и членом кнессета, а не поэтом, — добавила, снова впадая в полусонное и умиротворенное состояние. — Ты же сама слышала — из всех тут присутствующих ни один не хотел стать генералом или политиком. Пришлось.
А до того, как мы плюхнулись в изнеможении на скамейку под деревом, Бина водила нас по тропинкам большого двора, по которым гуляли шеренгами, парами и гурьбой компании пожилых мужчин в элегантных костюмах. Большинство были знакомы с Биной и кланялись. Она же представляла их нам весьма забавно. Например, так: «Это Иче. Он учился в „Реали“, но не доучился. А жаль, мог преподавать математику. Был послом в… — назывались весьма значимые страны мирового содружества. — А до того… О-го-го!.. Однажды его вывозили из нашего посольства в багажнике машины американского военного атташе».
Любезнейший Икс, похожий манерами на румынского актера времен немого кино, процитировал что-то по-русски из «Онегина» и исчез, послав нам из-под фигурных усиков целую охапку воздушных поцелуев с запахом одеколона «Олд спайс». Бина величаво кивнула. «Всегда был джокер, — пробормотала ему вслед. — Но талантлив. Руководит банком, им довольны. Кто бы мог подумать?» Следующий Икс оказывался боевым генералом в отставке или главой целой отрасли промышленности. Но по Бине, не заставь их нужда стать генералами, банкирами или государственными деятелями, из всех мог получиться толк. Они могли стать неплохими живописцами или очеркистами. Прозаиками. Пианистами. Артистами или историками.
— Послушай, — спросила я Бину, — а почему это все хотели быть не теми, кем стали?
— Наверное, потому, что стали не теми, кем хотели, — лениво отозвалась Бина. — Время было такое. Нужно было строить страну. И защищать.
В этот момент появился R. Он не был на тусовке с самого ее начала, а подошел позже.
— Дела, — развел руками, — дела! Говорили ли вы с хозяином?
Мы переглянулись. Бина растерянно провела рукой по лбу.
— Забыла, — вздохнула она.
— Можно пожать руку и на выходе, — согласился R. — А насчет того, что все они стали не теми, кем хотели, это, конечно, неправда. Ну, представь себе: тебе двадцать три года, ты командуешь полком или батальоном и строишь государство, а все евреи мира от самых ничтожных до самых знаменитых поклоняются тебе, потому что ты строишь и их государство тоже. При этом ты командуешь ими, а не они тобой. Из этого нельзя выйти, как из наскучившей роли. Кстати, ты знаешь стихи поэта Бориса Слуцкого? Вспомни, пожалуйста. Тебя могут об этом спросить.