Он не мог поверить в то, что увидел своими глазами. В горле застрял комок, который не удавалось поглотить. И было плевать на темноту, на ненастную погоду и на весь Петербург, сверкающий огнями фонарей.
Впервые ему по-настоящему захотелось вернуться в свою общагу. Если повезет, принять душ и заснуть на своей тесной неудобной постели под скрип пружин и храп соседей. Возможно, он сможет проснуться завтра, и ничего этого не будет, как же он надеялся на это!
И только там, в своей крохотной комнате, которую он делил с двумя парнями, Тим нечаянно коснулся рукой своей шеи и пораженно уставился на свисающей с нее крест.
Он не был верующим и свой не носил никогда. Он даже не знал, какой веры Петро – православной или лютеранской, как многие финны. Но дело было вовсе не в религии. Дело было в их собственной вере, вере и страхе друг за друга, в попытке сохранить то, что только зародилось, не потеряться в полном хаоса мире и вместе радоваться каждому дню, который дан им неведомым богом.
Остаток ночи Тим проплакал в подушку, а утром пришел к единственно верному решению в этой ситуации – следовало поговорить.
Поездка в прошлое
Утром на своем мобильнике Тим обнаружил несколько пропущенных звонков. Оказалось, телефон был на бесшумном режиме и к тому же покоился под подушкой.
Идти на лекции не было никаких сил, и вместо этого Тим пошел в парк, погулять и немного развеяться.
Вчерашняя близость предстала перед его глазами, как наяву. Он вспыхнул, отворачивая лицо от проходящих мимо людей, чтобы никто не заметил его эмоции. Усевшись с ногами на отдаленную скамью в том же парке, Тим начал усиленно думать, как такое вообще могло случиться с ним, что его предал близкий человек…
Близкий человек. Близкий… а ведь Петро рассказывал ему, что живет не один! Рассказывал о сыне погибшего брата! Так в чем же дело?
Набрать номер было делом секунды. Длинные гудки били по нервам, а чувство стыда за свою глупость усиливало страх, что, возможно, он все испортил.
- Тим? – раздался на том конце взволнованный знакомый голос.
- Привет. Прости, что ушел вчера. Я не должен был так…
- Что случилось? Я до тебя дозвониться не мог.
- Ничего, просто я напридумывал себе лишнего.
- Это из-за Микки? Он тебя обидел как-то?
- Ты о своем племяннике?
- Ну да, а о ком еще?
У Тима окончательно отлегло от сердца, и он даже улыбнулся, правда, вышло криво.
- Нет, он мне ничего такого не сказал. Я просто дурак…
- Тим?
- Что?
- Приходи завтра на пристань. Я сегодня уезжаю в Хельсинки на день, а завтра вернусь к трем часам. У тебя ведь уже закончатся лекции?
- Да.
- Мы можем просто поговорить. Или… я пойму, если ты не придешь. Если не захочешь ничего больше, не буду настаивать. Но я буду ждать тебя завтра.
- Я приду, - голос чуть задрожал, и Тим вдруг осознал острую потребность в его присутствии рядом.
Весь день он провел в смятенье и вечером с трудом отработал положенную норму времени. Впрочем, мотанье по городу заставило немного встряхнуться, и усталость полностью вытеснила все остальное.
Тим надеялся, что завтрашняя встреча окончательно расставит все по своим местам, и будет все как раньше, а может, куда лучше прежнего.
Он обладал довольно редким для парня качеством – мечтательностью. При всем своем понимании законов окружающего мира и трезвом взгляде на жизнь Тимур мог иногда позволить себе фантазировать о том, чего никогда не мог получить. А мечтал он о многом.
Живя в простой общажной комнатушке, почти не общаясь ни с кем и совсем не имея времени на развлечения, он часто думал, что мог бы путешествовать, повидать другие страны или хотя бы просто провести целый день, гуляя по Петербургу до боли в ногах, и есть в парке сладкую вату, и смотреть на Неву, а ночью – на разведенные мосты, озаряемые ночными фонарями.
Или больше – делать все это не в одиночку, а с кем-то. Настоящим другом или любимым человеком, на самом деле это было неважно.
А сейчас ему хотелось не просто мечтать.
Хотелось вновь оказаться на пароме, глядя вдаль на нарушенное судном спокойствие волн, вдыхать свежий ветер и чувствовать, как на плечо мягко ложится чужая сильная ладонь. А то и больше – хотелось умирать от наслаждения, отдаваясь ему целиком и полностью, прижиматься всем телом, сладко постанывать в губы и ничего не стесняться, совсем ничего.
Все эти мысли занимали голову Тимура, когда он в приподнятом настроении направлялся обратно в общагу.
Но не успел дойти, как на сотовом раздался звонок.
С побледневшим лицом Тим кое-как дошел до ближайшей скамейки и опустился на нее, крепко сжимая телефон в руке и пытаясь привести в порядок мысли.
Бабушка умирала, оставалось не больше суток. Нужно было срочно выезжать первым же рейсом.
Остаток дня прошел в безумной суматохе: с большим трудом удалось взять на работе два отгула, в деканате пришлось писать объяснительную, но помимо всего этого следовало предупредить Петро, что он не сможет прийти завтра на пристань.
Вот только Тим не знал, что в Финском заливе частенько пропадает связь.
И дозвониться никак не мог. Он пробовал это сделать в течение трех часов, пока не пришло время идти на поезд, но так и ничего не вышло.
Тогда Тим решил, что позвонит попозже, и стал собираться.
Ехать пришлось почти сутки. Казалось, время замерло на одном месте. Совсем не хотелось спать; за окном бушевала непогода. Почти ничего не оставалось, кроме как сидеть и думать обо всем, что придет в голову.
За два года, прожитых в Петербурге, парень все время скучал по родному городу и старым знакомым, по местам, где бродил когда-то, по воспоминаниям детства. А сейчас в груди будто сидела заноза, отравляющая все эти мысли, и каждый километр, приближающий его к дому, был ненавистен. Он хотел отрешиться от неприятного, гадливого чувства внутри, но не мог. Так и прошел остаток пути – в угрызениях совести и непонятной злости.
С кировского перрона Тиму пришлось пересаживаться в автобус до Белой Холуницы. А через несколько часов он был уже в доме у своих дальних родственников.
С бабкой было совсем худо – сделался приступ, такой же, как у матери. Она совсем не могла говорить и почти не двигалась, и врачи уже не сомневались в скорой смерти.
Так и случилось на следующий день. Тим провел несколько часов у ее постели, прежде чем понял, что бабушки больше нет. Тут же сбежались родственники, началась суматоха, был слышен чей-то женский плач, но он больше не мог находиться там.
Он бродил по улицам знакомого города и не воспринимал окружающее, погруженный в тяжелые мысли. И только дойдя до местного пруда, парень остановился, опускаясь прямо на замерзшую, покрытую инеем землю. Только тогда полились слезы – горькие, выедающие изнутри, словно кислота.
Она была единственным близким человеком здесь, и больше его в этом городе ничего не держало. Тим помнил, как холодно отнеслись к нему дальние родственники, и больше не хотел возвращаться в их дом.
Да и похороны он ждать бы уже не стал, нужно было возвращаться назад. Но все равно Тим был рад, что смог ее увидеть, хоть и было просто чудовищно на душе.