С некоторыми изменениями сам принцип разделения в судопроизводстве сохранился по настоящее время.
– Святотатство, – лаконично поведал Йоханн.
Мне это ни о чем не говорило.
– Поясните! – настойчиво потребовала я.
Взглянув на меня с некоторым недоумением, мой поверенный негромко сказал:
– Похищен предмет церковного имущества, что влечет крайнюю степень тяжести содеянного. Сие преступление карается четырьмя годами тюрьмы и лишением прав состояния.
Между тем присяжных заседателей привели к присяге, и обвинитель коротко изложил обстоятельства дела. Обвиняемая тайно похитила из незапертой часовни медную лампаду, в содеянном призналась полностью, вследствие чего обвинение считает необязательным проведение судебного следствия.
– Богохульница! – раздался у меня за спиной чей-то визгливый, осуждающий шепоток. – В Сибирь ее, в кандалы да на каторгу.
– Побойся Бога, Демьян, – с укором ответил ему другой. – Знаю я Марфу, вдова она солдатская, одна спину гнет от зари до ночи да семеро по лавкам от голоду пухнут. Ишшо не то сотворишь, коль нужда припрет.
Честно признаться, сама суть дела меня не особо заинтересовала – коль защита строится на чистосердечном признании, что непременно приведет к смягчению наказания, то и состязательности в процессе не предвидится. Интерес вызывал лишь мой будущий оппонент по собственному делу.
Первый товарищ окружного прокурора имел весьма респектабельный вид. Высокий, поджарый, с проницательным взглядом и отточенными, хищными движениями. Обвинительная речь завораживает своей безупречной логикой, не оставляя ни малейшего шанса для защиты. Перед таким господином невольно чувствуешь себя беззащитной жертвой.
Я зябко поежилась – соперник мне достался из высшей лиги. На свой счет я не заблуждалась – до уровня юристов Российской империи мне было как до Луны. Наше поколение училось по их научным работам, и то, что нам преподносилось на блюдечке, эти господа достигали своим трудом, оттачивая мастерство в судебных баталиях.
Из нерадостных раздумий меня вывел голос председательствующего:
– У господ присяжных имеются вопросы к обвинению?
Присяжные заседатели дружно покачали головами – вопросов не имеется.
– Подсудимая, встаньте, – строго произнес председательствующий. – Что можете сказать в свое оправдание?
Бедная женщина глубоко вздохнула, робко перекрестилась, открыла рот и, обреченно взмахнув рукой, беззвучно расплакалась.
Коллегия переглянулась, но сочувствия в их глазах я не заметила. В груди стало жарко от подступившего гнева – четыре года тюрьмы за копеечную лампу… У вас есть хоть капелька сострадания, господа хорошие? Вы посмотрите на несчастную воришку – кожа да кости, без слез не взглянешь. Спросили бы, когда она последний раз горячий суп пробовала.
– Господин защитник, ваше слово, – безразличным тоном продолжил процесс председательствующий.
Присяжный поверенный – невысокий, круглолицый, невзрачный – встал и, нервно промокнув платком лоб, еле слышным голосом прошептал:
– Ввиду чистосердечного сознания подсудимой я прошу отнестись к ней со снисхождением.
– У вас все? – скучным голосом проскрежетал правый член коллегии.
Защитник понуро кивнул.
– Господа присяжные имеют вопросы к подсудимой?
Скамья присяжных заседателей безмолвствовала.
– Могли бы для приличия хотя бы один вопрос задать, – в сердцах бросила я.
– О чем, позвольте полюбопытствовать? – прошептал Йоханн.
– Сколько, к примеру, у нее детей. Или… – смутная догадка зашевелилась сонным мотыльком. – Или откуда была похищена эта злосчастная лампада!
Может быть, в профессиональной подготовке я вам и проигрываю, господа имперские юристы, но учебники ваши я штудировала едва ли ни наизусть.
– Но ведь факт установлен и защитой не отрицается – хищение произошло в часовне, – недоуменно поведал Йоханн.
На нас зашикали с задних рядов, председательствующий грозно посмотрел не меня. Ответив упрямым взглядом, я злым и громким шепотом пояснила:
– Часовня большая. В каком конкретно помещении хранилась лампада?
Йохан вопросительно изогнул бровь:
– Но какое это имеет отношение к делу?
– Самое что ни на есть прямое! – не сдерживаясь, еще громче прошипела я. – Если лампада не употреблялась при богослужении, то существенный признак святотатства обвинением не доказан. Может ее только в день кражи купили для часовни?
Председательствующий, нахмурившись, раздраженно постучал карандашом по столу.
– Еще одна реплика и я буду вынужден просить, молодые люди, освободить нас от вашего присутствия.
Член коллегии со скрипучим голосом придержал его за руку и, бросив на меня заинтересованный взгляд, повернулся к товарищу прокурора.
– Кстати, господин обвинитель, соблаговолите пояснить суду, откуда конкретно похищена лампада?
– Из дощатого пристроя к часовне, – с показным безразличием пожал плечами товарищ прокурора. – В нем хранятся различный инвентарь для хозяйственных нужд и товары для лавки.
– Иными словами, хищение совершено не из самой часовни? – вкрадчиво проскрипел член коллегии. – Доказательства употребления лампады при богослужении у обвинения имеются?
После долгой паузы товарищ прокурора нехотя признал:
– Такими фактами обвинение не располагает.
– Тогда почему вы дали заключение о применении статьи двести двадцать шестой Уложения о наказаниях, если признак святотатства следствием не установлен?
Прокурор промолчал.
Публика оживленно загудела.
– Анна Васильевна, а ведь вы только что спасли несчастную от тюрьмы, – Йоханн церемонно приложился к моей руке. – Позвольте выказать мое искреннее восхищение!
Мне отчего-то стало неловко.
– Моей заслуги в том нет, суд сам во всем разобрался. Да и не кончено еще ничего, и кража не перестала быть преступлением.
– Ерунда! – небрежно отмахнулся Йоханн. – Если факт освящения церковного имущества не доказан, это уже иная квалификация и, если мне не изменяет память, предусматривает наказание на срок не более шести месяцев без ограничения в правах. Примут во внимание добровольное сознание в содеянном, зачтут срок содержания под стражей в счет наказания и освободят несчастную женщину из зала суда.
Судебная коллегия, низко склонившись головами, совещалась на месте. Наконец, председательствующий, выпрямившись во весь рост, огласил:
– Господа присяжные, вам предстоит ответить на следующий вопрос: виновна ли крестьянка Марфа Дмитриева в том, что тайно похитила из незапертой часовни медную лампаду, освященную употреблением при богослужении.
Присяжные, прогрохотав отодвигаемыми стульями, удалились.
Публика осталась на местах, возбужденно перешептываясь.
К нам подскочил вертлявый папарацци, нацелив на меня громоздкую, похожую на небольшую пушку штуковину.
Фотоаппарат, догадалась я.
– Прошу простить мою бесцеремонность, но ваша личность мне несомненно знакома… – пафосно начал он.
– Мне тоже, – перебила я.
– Простите?
Я терпеливо пояснила:
– Моя личность мне тоже знакома.
Папарацци неуверенно хохотнул.
– Шутить изволите?
– Отнюдь-с, я серьезна как египетская мумия.
Йоханн сдавленно всхлипнул.
Недовольно покосившись на него, я сварливым тоном осведомилась:
– Вы что-то хотели от бедной девушки?
Фотограф шаркнул ножкой.
– Позвольте запечатлеть вас для репортажа.
– Не позволю! – безжалостно отрезала я.
– Но почему? – искренне удивился он.
Поманив его пальчиком, я заговорщицким шепотом произнесла:
– Потому что я в имперском розыске. Если мое фото попадет в газеты, меня немедленно арестуют.
Папарацци побледнел и судорожно дернул кадыком:
– Вы социалистка?
Я с мольбой в голосе пролепетала: