До Асиного переезда он жил вместе с нами, а в конце 1936 года поселился с Асей внизу, в огромной комнате с высокими потолками, тяжелыми шторами и книжными полками. Комнату эту мы уважительно, с папиной легкой руки, прозвали» кабинет».
Ася, как большинство женщин ее поколения и круга, хозяйством не занималась. «Дом» по — прежнему оставался наверху, а в» кабинете» принимались новые знакомые — Асины друзья — ученые. Ася была талантливым биологом и блестяще начала свою научную карьеру. Мои воспоминания приобрели бы некоторую скандальность, если бы я позволила себе коснуться причин, помешавших Асе в дальнейшем стать настоящим ученым.
Физик Петр Капица, хирург Александр Вишневский, биолог Лина Штерн стали частыми посетителями» кабинета». Отец, при всем своем артистизме, человек абсолютно научного склада ума — он и к роли подходил» научно» — сразу занял особое место среди этих людей. У него вообще всегда было огромное любопытство ко всем наукам, связанным так или иначе с человеческой природой — будь то психология, биология или медицина. В застольных беседах со своими новыми друзьями он буквально поражал их своим ясным умом, своим пониманием и проникновением в самую суть фактически незнакомых ему вопросов. На тех самых высоченных полках и стеллажах, которые так удобно располагались в углублениях и нишах» кабинета», стали расти новые ряды книг по вопросам науки — физики, биологии, медицины. Книг было такое количество, что постепенно они стали буквально вытеснять хозяев дома, и с Асиной легкой руки» кабинет» приобрел еще одно прозвище — «книгоплощадь». Конечно, прочесть всего отец не успевал и не мог, но как почти всякий талантливый человек, он был талантлив не только в своей области, и с легкостью схватывал суть прочитанного им сложного научного труда.
Все дальнейшие годы Михоэлса связывала крепкая дружба и с Капицей и с Вишневским. Как‑то Вишневский пригласил отца поприсутствовать на двух операциях. «Я, Соломон, твою работу видел, а ты мою — нет». Отец мнительный, как большинство актеров, нервничал и смущался, но согласился — взял верх постоянный жгучий интерес ко всему, что талантливо и незнакомо.
Отец мужественно выдержал обе операции до конца.
Работа Вишневского потрясла его — у него на операциях почти не было видно крови, больной под местным наркозом спокойно беседовал с хирургом, Вишневский терпеливо объяснял больному все этапы операции. Отец, прислушиваясь к их тихому разговору, попеременно ощущал себя то хирургом, то больным. Я могу только лишний раз пожалеть, что не вела дневники, и поэтому не могу привести здесь многочисленные папины рассказы то от имени врача, то от лица больного на операционном столе. Впечатлениями об увиденном отец делился и с актерами каждый раз неожиданно и по — новому переосмысливая это событие.
Нам же, вернувшись с операций, он принялся клясться, чуть ли не крестясь, что» У Вишневского‑то пальцы, ей — Богу, видят!»
СКРОМНОСТЬ
Думая о папиной актерской судьбе, об успехе Лира (не только Лира, но именно Лир дал Михоэлсу возможность выйти за узкие рамки советской популярности и он был оценен в мировом масштабе), — я неоднократно возвращаюсь к мысли, что актерское искусство» смертно», и поэтому признание имеет для актера такое огромное значение. У Михоэлса же грандиозный успех Лира, грандиозный даже для такого признанного актера, каким он уже тогда был, вызывал лишь скептическое» чем выше взберешься, тем больнее падать…»
Я отнюдь не хочу сказать, что он не жаждал признания. Признание было необходимо ему как и всякому художнику. Но по — настоящему дорого ему было признание зрителя, те минуты, когда тот, замирая и затаив дыхание впитывал звучащие со сцены слова.
К официальному же признанию он относился с недоверием.
Он знал, что рано или поздно придет расплата за блестящий успех, за огромное признание и популярность, и потому на каждое очередное звание или награду реагировал библейским изречением: «Ни мне меда твоего, ни укуса твоего», или» Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь», — мысль, высказанная Грибоедовым и аналогичная библейской.
Однако, подобное равнодушие к успеху было продиктовано и скромностью. Истинной скромностью большого художника, которая происходит от сознания собственной силы.
Подобно тому, как по — настоящему сильные люди не нуждаются в упрямстве или демагогии, как средствах самоутверждения, так и высокоодаренные люди не нуждаются в похвалах и славословии. Михоэлс в славословии не нуждался. Оно претило ему.