И черный цвет. Это уже точно.
У Макстона есть как минимум три татуировки. Таинственная символика на плече, напоминающая рисунки древних народов майя. Птица между большим и указательным пальцем. А еще имя под сердцем – Мира.
Я часто размышляю о том, кто такая эта Мира и что их связывает с Макстоном. Хочется думать, что это его младшая сестра, но у Сайруса Рида только сын. Я знаю.
А еще знаю, что эта девушка очень ему дорога. Ведь никто не станет набивать татуировку с именем человека, который безразличен, да еще и у самого сердца.
Никто. Тем более Макстон.
Знаю. Но, как и в истории с «Грозовым перевалом», глупо надеюсь на иной исход.
– Ииихааа!!! – слышу, а затем чувствую, как меня окатывает ледяной водой. Визжу и подскакиваю с кровати. – Пусть свобода будет вечной!
– Итан, прекрати! Итан!
Мой младший брат ржет, продолжая поливать меня, пока я, мокрая почти насквозь, не отнимаю у него пистолет.
– Еще раз выкинешь что-то подобное, уши надеру! – шиплю.
– Думаешь, Марс глупый? Не замечает, как ты беспалевно на него таращишься?
– И вовсе я не таращусь!
– Да ты скоро дыру в нем просверлишь!
– Я предупредила, мелюзга!
– Эй! Просил ведь так меня не называть!
– А я – не нести чушь! – не кричу, хотя очень хочется. – И вообще, кто разрешил тебе вваливаться в мою комнату без стука?
– Над тобой уже все Стадо ржет, Терри. – Он плюхается на кровать и выдыхает. Передо мной вновь мой трусливый тринадцатилетний брат.
Сажусь рядом и мягко говорю:
– Ну и пусть. Что с того?
– Я не хочу быть странным.
– Ты не странный.
– Но не такой, как они, – выдает и поднимает на меня глаза.
– Да, не такой. Но это круто.
Итан усмехается.
– Что крутого в том, чтобы быть изгоем?
– В Стаде любой нормальный человек будет изгоем.
– А как же Марс?
У меня нет ответа, поэтому молчу.
– Прости. Я не хочу быть дерьмовым братом. – Кается, и я притягиваю его к себе.
– Я все равно люблю тебя. Даже если мне приходится быть дерьмовой сестрой.
Он хмыкает, и я улыбаюсь.
Мне не хочется думать, что Макстон такой же. Что он жестокий, беспринципный, подлый. Не хочется думать, что он часть Стада. Кучки избалованных подростков, которые правят в Озе.
Каждый день, смотря в его окно, я вижу парня со стержнем и стремлениями. Сильного, честного, бойкого, пускай и темпераментного.
Марс много дерется. Это знают все.
И если он злится – это слышат все.
Казалось бы, горячий, как солнце, не имеющий ничего общего с холодной планетой, на которой нет жизни. Красивый, вспыльчивый, опасный. Не для такой, как я. Но что-то в нем непреодолимо меня влечет.
Мне нельзя влюбляться в него.
Но, наверное, я давно опоздала.
Оставшись одна, прикусываю губу и открываю его профиль в социальной сети.
Макстон – музыкант. Барабанщик. Лучший из тех, кого мне доводилось слышать. Не скажу, что этот список огромен… я просто знаю, что права. Чувствую.
Листаю ленту, наверное, в тысячный раз, заучив каждую фотографию, каждое видео наизусть. Я знаю каждую его морщинку, каждую родинку, помню его смех и голос, а еще – шутки. У него фантастическое чувство юмора. И по-настоящему божественный талант. Играть ТАК, как играет Макстон Рид, может не каждый.
И так думаю не только я. Но и его многотысячная армия визжащих, чокнутых фанаток, бросающих на сцену свое нижнее белье и напевающих марш Мендельсона.[1]
Я не такая чокнутая, но тоже фанатка.
Та, о которой он не знает.
Не знает, что каждую неделю по пятницам я прихожу на его концерты и незаметно стою в самом углу. Что по воскресеньям, понедельникам и средам сижу под окнами ночного клуба в Нью-Йорке, слушая, как он репетирует. Что из моих окон слышно, как каждый вечер он играет свои песни в гараже. И что, если не играет, я включаю их на телефоне, потому что уже не засыпаю без них. Привычка. Зависимость. Наверное, и то, и то подходит.
– На репетицию не опоздай! – слышу и осторожно выглядываю в окно.
– А когда я опаздывал?
– Мало ли, фанатка какая отвлечет, – острит Дейтон, и Макстон швыряет в него куртку.
Метьюз ловит ее, и слышу, как ржет.
– Будто я неправду сказал.
– Куртку верни.
– Заберу как трофей.
– Куртку, Дейт.
Перебрасывает кожанку обратно и, уходя, салютует жестянкой.
Макстон усмехается, а после – поднимает взгляд.
Прямо на мое окно.
ЧЕРТ.
Отшатываюсь и вжимаюсь в стенку, жмурясь изо всех сил и жалея, что не могу в нее провалиться. Сердце бьется как сумасшедшее. А душа с грохотом валится в пятки. Чувствую себя пятилетним ребенком, застуканным родителями за поеданием вишневого варенья, которое есть мне запретили.