Все это мелькает мгновенно... Крупные руки Ведерникова уперты в край парты.
— Идите отвечать, — говорю я.
— Отвечать? — Он кисло — и опять насмешливо — смотрит. — Я не слыхал вопроса.
Повторяю вопрос.
— Не знаю... — вяло усмехаясь, говорит он и садится.
— Как же прикажете оценивать ваш ответ?
— Как хотите.
Завтра Ведерников не появится. Не придет и неделю и другую, если я не побываю в таксомоторном парке, не встречусь с завгаром — истовым на вид ревнителем дисциплины, человеком с хитро-настороженным взглядом. Завгар выслушивал меня, глядя в глаза, насуровив морщины, заверял: завтра же Ведерников будет в школе «как штык». И действительно, Ведерников появлялся. Набирал новую порцию двоек и спокойно исчезал, тоже «как штык», до нового заверения.
Итак, причина «отсева» Орлова — самое обычное, а может, и наследственное разгильдяйство, лень в соединении с дурным примером родителей. Причина Ведерникова была, кажется, посложнее. Я только осязал, нащупывал ее, я смутно догадывался, потому что находил черты Ведерникова у разных людей, иного положения, иной внешности и повадок. Вот, не далее как вчера, понес в мастерскую электробритву. Мастер, когда я входил, не спеша убрал со стола светлую посудину, к ней, судя по налитым влагой глазам, только что приложился. Он хрустел свежим огурцом, от него пахло речным утром, он вопросительно смотрел, и в глазах было нечто ведерниковское. Я подал бритву. Мастер прожевал огурец. Хмыкнул. Быстро выкрутил два винта, дунул, капнул масла, включил бритву в розетку и, когда она загудела, сказал, стремительно закручивая винты:
— Рубль...
«За минуту?» — подумал я, но не возразил, а покорно подал бумажку. Может, и в самом деле рубль?
Квитанцию этот Ведерников не выдал.
Другой Ведерников, пониже ростом, черноглазый и жилистый, предложил возле мебельного импортный гарнитур:
— Сто колов — и без хлопот...
Третий Ведерников был красиво завитой парень с лицом лорда: обсчитал в ресторане ровно на два рубля и, когда я, еще не сообразив, что меня надули, дал полтину на чай, презрительно-спокойно сунул ее в карман.
Ох уж этот Ведерников! Я встречался с ним в такси и в автобусе, на рынках и в универмагах, на вокзалах и в строительной конторе (понадобилось сколачивать новый пол). Он ходил в спецовке водопроводчика, в униформе швейцара, в халате гардеробщика, он выглядывал из-под ондатровой шапки агента по снабжению, из почтенной внешности...
В общем, понимаете, я не скорбел, что Ведерников «отсеялся». Я почему-то очень ясно понял, что здесь у меня ничего не получится. Как говорят сейчас, — безнадега...
Строги приказы районо и гороно о сохранении контингента, и все нахлобучки, которые получают директора шэрээм, а вслед за ними завучи, а вслед за ними классные руководители, родили и массу отписок-отговорок, укрываясь за которыми можно выглядеть благополучнее. Так появилась в графе «Отсев» причина: «По семейным обстоятельствам». Она показалась мне самой подходящей для объяснения «отсева» Ведерникова. Номер, однако, не прошел.
— Владимир Иваныч! Да имейте же совесть, — сказал Давыд Осипович. — Какие семейные обстоятельства? Ведь Ведерников не женат. Живет в трехкомнатной, слышите, в трехкомнатной кооперативной квартире. Недавно въехал. Недалеко от меня. Третий этаж. Все удобства. Лоджия на юг. Сам же он хвастался... Как-то вез меня... Да.
— Кажется, он собирается жениться, — краснея, пробормотал я.
— Глу-по-сти. Не знаете причин, так и говорите. А кстати уж, хотите расскажу, что предложил мне этот ваш ученичок? Предложил продать ему аттестат зрелости. Спокойно. С улыбкой.
— ...?
— Я велел ему остановиться. Я сунул ему рублевку. И я сказал, чтобы он на пушечный выстрел не подходил к моей школе... Дальше! — сердито заключил директор.
...Причину «отсева» Ведерникова я все-таки понял, хотя с опозданием на три года.
Была уже глухая снежная осень, когда я вернулся в наш город. Ночной самолет прибывал самым неудачным рейсом. В три часа. Когда, поеживаясь от холода, от свежего ветра, вспоминая теплую Москву — там еще стояли в едва желтеющей листве тополя, на Тверском в кустах у скамеек бегали зарянки, и женщины не торопились надеть пальто, — я с заглохшими, побаливающими ушами прошел через душное здание аэровокзала, словно через табор спящих беженцев, и вышел на смутно освещенную площадь, где с десяток «Волг» выстраивалось вереницей, а возле оранжево мерцали сигареты водителей.