Чудные эти иноземцы оказались, но мастеровые, все как один, к тому же хозяева знатные, крепкие, и все у них не как у нас. Язык их Пантелей так и не освоил, только слова какие-никакие, да мастерам говорить и не надо особо, они делами да уменьем разговаривают. Много интересного узнал Пантелей, а когда вернулся, сам царь его прямиком на работу отправил и семью разрешил привезти поближе.
А однажды привел царь с собой господина какого-то иностранного – в парике крученом, в камзоле расшитом с кружевами на рукавах. Царь-батюшка показывал ему дела свои, доки скорые, корабли строящиеся, так с осмотром они и добрались до Пантелея в его плотницком цеху. Иноземец рассматривал работу мастера и прицокивал да головой покачивал от удивления и восторга, все что-то лепетал не по-нашему, а приглядевшись к умельцу, так и ходившему в голландских одежках после приезда, понимающе заявил:
– А-а, Holland!
Царь-батюшка как рассмеется да как хлопнет иноземца по плечу, что тот только крякнул да присел слегка, покраснев с испугу, а Петр-то наш и говорит:
– У нас умельцы получше иных будут!
И толмач, что рядом с иностранцем-то крутился, ему перевел, что царь говорит, а иноземец аж глаза выпучил от удивления и переспрашивает:
– Not Holland?
– Нет, не Голланд, – довольно сквозь смех уверил царь-батюшка. – Наш, государства Российского талант! У нас своих мастеров уникальных много! Не Голланд!
С тех пор стали Пантелея окликать не по фамилии, а все Голланд и Голланд. Сначала для смеху и вспоминая у костра артельного за похлебкой горячей, как царь-батюшка над иноземцем шутил да как тот глаза выпучивал. А потом так и прилипло, как исподнее после бани. Кто, спросят, старшой ваш? А ему в ответ: Пантелей Голланд.
Так и повелось, а потом уж и писарь-дурак в реестре записал вместо фамилии Кузьмин – Галант: и Пантелея самого, и жену его Ефросинью, и семерых их деток. Навсегда и остались Галант, и никуда не денешься, в государевых бумагах прописаны.
Несколько поколений продолжали мастеровую плотницкую династию Пантелея, а потом заделались купцами, перебрались в Москву: и в Европах торговали, и в Отечественную войну двенадцатого года все мужчины Галант воевали, и войска снабжали мануфактурой и едой, и столицу после пожара восстанавливали. В революцию семнадцатого никто из семьи не эмигрировал, все в России остались по идейным убеждениям… в ней и полегли. Семья была большая, в каждом поколении не меньше пяти детей рождалось – всех извели, кого в Гражданскую расстреляли, кого в тридцатые.
Чудом уцелел только дед Семен Петрович Галант. Его как ребенка из семьи врагов народа отправили в специальный детский интернат, а затем в ремесленное училище, где Семена и застала война. Ему шестнадцать было, но большой, кряжистый в породу свою, он выглядел старше, вот и приписал себе в документах два года и ушел на фронт добровольцем. И прошел всю войну, до Берлина дошел. Раненый-перераненный, контуженый, но живой! А это главное!
Умер, к сожалению, мой прекрасный дедушка Семен семь лет назад, на восьмидесятом году жизни. Умер, как и мечтал, не лежал, не болел, обузой никому не был: бодрый, энергичный, невероятно юморной, саркастичный, мудрый – заснул и не проснулся. Вечная ему память!
Не знаю как кому, а мне имя и фамилия мои очень нравятся. Братцу моему так вообще с этим повезло: для журналиста броское имя – не последнее дело, и согласитесь, что Лев Галант звучит несколько экзотично: пойди разберись, что за Лев такой, а заинтересовавшись именем, глядишь, и статейку его прочитаешь. А не прочитаешь, так имя-фамилию точно запомнишь. Чем не начало славы?
Впрочем, я совсем о другом.
То, что произошло со мной, началось с моей замечательной квартирки. Хотя нет, гораздо раньше, с событий, которые и привели к тому, что я заимела собственную отдельную квартиру. Все глобальные перемены начались восемь лет назад с несчастья в нашей тогда еще небольшой семье.
Восемь лет назад мой папа Павел Семенович влюбился и ушел от нас к другой женщине. Мне было двадцать два года, моему брату Левке двадцать шесть, мы считались уже условно взрослыми, выращенными, воспитанными и вполне самостоятельными детьми, поэтому никак не могли повлиять на решение отца.
Отец у меня классный! И мама замечательная!
Но в жизни бывают всякие дела – и праведные и не очень, и справедливые и ровно наоборот. В тот момент это казалось нам с братом предательством, и мы с Левкой страшно переживали за маму и обвиняли отца, как и положено в нормальных семьях.
И произошло это событие для нас с Левкой неожиданно, как гром среди того самого ясного неба. Молодые и эгоистичные, мы с братцем, прямо скажем, были не очень внимательны к родителям и напряжения между ними или непоняток каких не замечали и знать не знали, что и как у них там происходило. А они втихаря от нас обсуждали проблему, принимали какие-то решения и отдалялись друг от друга. И ладно Левка – мужик и живет отдельно от нас, самостоятельной жизнью. Но как я могла проморгать назревающую беду? Чем таким важным занята была, что не видела, как осунулась и сникла мама, как посуровел отец и как делись куда-то смех, шутки и радость, всегда жившие с нами, а поселилось рядом холодное отчуждение между родителями. Не видела и не замечала, словно жила в другом измерении, и ругай не ругай себя, а однажды вечером…