У дяди Юры почему-то ключи, он открывает квартиру, молча проходит. Я уже ни о чем не спрашиваю, просто иду следом за ним в кабинет отца. Не знаю, работает тут отец или нет. Вряд ли, для этого есть офис. Скорее всего, что-то вроде холостяцкого логова, островок мужской независимости в семейном доме. Хотя, точно сказать не могу, все может быть. Удивительно, как мало, оказывается, я знаю о его привычках. А об этой квартире – еще меньше. Она для меня почти чужая, родители купили ее уже после того, как отправили меня в Англию. Потом вскоре появился загородный дом, где они в основном жили. В нем я обычно проводил свои «русские» каникулы. Последний год, после своего возвращения, я вообще живу отдельно от них.
Я ничего не знаю об этой комнате, не знаю, значат ли что-то для отца эти книги на полках, коллекция трубок, картина на стене напротив окна, фотографии в тонких рамках. Но так странно и страшно быть сейчас здесь без него, с его другом, который хочет, нет, должен мне что-то сказать, но явно оттягивает момент, никак не может заставить себя начать разговор. Он достает из бара бутылку виски, два низких широких стакана, наливает каждый до половины. Один стакан сует мне в руки.
- Сядь, Антон. Выпей.
Сажусь на широкий кожаный диван, с сомнением кручу стакан в руках. Пить виски вот так – неразбавленным, без льда?
- Выпей. Давай, залпом, как лекарство.
Он садится напротив, на край стола, махом опрокидывает в себя спиртное. Не верю глазам. Дядя Юра у нас пижон, светский лев, холостяк, вечный юноша, дамский угодник. Он любит, чтобы все было красиво. Что бы вот так – благородный напиток? Светские львы так не пьют. Так пьют опустившиеся алкаши возле ларьков. Паленую водку из пластикового стакана. От этого как-то жутко. Внимательно слежу, как по шее ходит кадык. В глаза вдруг бросается, какая она старая, эта шея. Вялая кожа, проступившие жилы. Он вообще скверно выглядит, это я замечаю только сейчас. Мешки под глазами, сигарета чуть подрагивает в руке. Он ровесник моих родителей, ему тоже за шестьдесят и все эти шестьдесят видно, как никогда раньше. Как много, оказывается, седины в модно подстриженной блондинистой шевелюре. Потертый пижон, постаревший плейбой. Быстро выпиваю свой виски. От волнения совершенно не чувствую вкус, только разлившееся внутри тепло.
- Антон… Мама с папой…
Он еле выталкивает из горла слова, дышит неровно, со всхлипом, как будто пытается не заплакать.
- Авария… За городом. Возвращались домой… Сердечный приступ… Врачи говорят, умер мгновенно, за рулем. Машина – в отбойник, отбросило на встречку… Лешка… Представляешь, на нем ни царапинки. А Ольга…
Дядя Юра жалко морщится. Слезы все-таки текут, он смахивает их рукой.
- Ольга… Не сработала подушка… Никогда не любила пристегиваться… Её выбросило из машины…
- Дядя Юра! Что с мамой?!! Она тоже?!..
- Нет… Тяжелая черепно-мозговая… Пока без сознания… В Склифе.
- Дядя Юра, но как, почему? Почему – сердце? Он был таким… сильным… здоровым… никогда ни на что не жаловался…
- Последнее время жаловался… Ты просто не знал. Алексей не хотел.
Он больше не пытается сдерживаться, слезы бегут и бегут. Отец не хотел, чтобы я знал. А я и не стремился. Никогда не думал, что у него могут быть какие-то проблемы. Они с мамой были такими здоровыми и молодыми, такими… успешными. Хозяева своей судьбы, образцовая семейная пара. Как много всего я не знал. И как много уже не узнаю. Осознание этого приходит внезапно, наваливается на плечи, придавливает к земле. Тоже хочу заплакать, но вместо этого вдруг проваливаюсь в полную темноту.
Кажется, я отключился всего на секунду. В первый момент ничего не помню. Удивляюсь: как странно, только что сидел на диване, но сейчас почему-то лежу. Со мной такое впервые. И тут же вспоминаю. Резкая боль в груди, в животе. Сворачиваюсь клубком. Хочется выкричать, выплакать эту боль, но я не могу. Я ничего не могу, не могу даже вспомнить нужное слово, оно совсем близко, вертится на языке, вот-вот сорвется… Как же это по-русски.. Нет, не могу, беспомощно повторяю:
- Почему, дядя Юра? Дядя Юра, it`s impossible… impossible… impossible…
Дядя Юра уже взял себя в руки, он сидит на полу рядом, взгляд застывший, куда-то в стену. Гладит меня по голове, как ребенка.
- Возможно, Антошка… К сожаленью, возможно.
***
Все происходит так быстро. Похороны уже послезавтра. Надо все подготовить. Дядя Юра все время со мной. Сначала просто тупо таскаюсь за ним, потом вдруг замечаю, как он вымотан. Бедный дядя Юра, бедный старый плейбой. Он тоже осиротел. За всю свою бурную светскую жизнь он так и не удосужился обзавестись ни женой, ни детьми. Если так разобраться, я и родители - его единственная семья. Кажется, он и сам это говорил. Мне становится стыдно, беру себя в руки, активно включаюсь. Столько всего надо успеть… Нужно в морг, отвезти костюм и ботинки, обо всем договориться, потом в загс, в ритуальные услуги, потом заказать поминки. Сколько разных формальностей связано с человеческой смертью. Венки – «Любимому папе от сына», «Любимому мужу Алексею от безутешной Ольги», «Дорогому другу от Юры». Звонок от Джеки. Он волнуется, куда я пропал, почему не связался с ним, как обещал. От его голоса на сердце теплеет, но я сейчас не хочу и не в состоянии ничего никому объяснять, тем более по телефону. Поэтому отвечаю, что очень, просто предельно занят, не могу говорить, перезвоню через несколько дней и тут же нажимаю «отбой».
Проводить отца приходит много народу. Друзья, знакомые, деловые партнеры. Ко мне подходят, выражают соболезнование, мужчины жмут руку. Киваю, благодарю, пожимаю в ответ. На кладбище долго прощаются, говорят, говорят, говорят… Я стою у самого гроба. Дядя Юра рядом. Опять светлый, солнечный день. Листья облетают, уже много нападало в аккуратную, с ровными четкими краями яму. Какое-то облегчение от того, что гроб поставят на этот яркий нарядный ковер, а не просто на голую землю. Лицо отца на плоской белой подушке. Оно сейчас не молодое, не старое, оно никакое, без возраста. Не человек, просто предмет. Оболочка, которую покинула жизнь.
Скажите, куда все девается? Каждый человек своей жизнью создает целый мир. Я не о вещах, которые он сделал, не о детях которых родил. Я о том, что у каждого из нас внутри. Чувства, мысли, желания. Представление о действительности, взгляд на вещи, система ценностей. Память, в конце концов. Куда все это девается, когда человек умирает? И даже не только это. Каждый из нас по-своему видит наш общий огромный мир, он у каждого свой. И когда человек уходит, он умирает с ним вместе. И наш мир становится немного беднее.
Душа. Говорят, сорок дней она будет рядом. Я не религиозен, мои родители, воспитанные в советской стране – атеисты. И мне ничего такого не прививали. Я не верю ни в бога, ни в загробную жизнь, но сейчас мне так хочется, чтобы все это было.
Речи заканчиваются. Дядя Юра легонько подталкивает меня. Целую руки, целую бледный холодный лоб. Неживой, какой-то вещественный холод. Бросаю на крышку комок земли. Потом – дядя Юра, потом другие. Потом в ход идут лопаты. В какой-то момент мне кажется, что я стою там, внизу, рядом с папой, снова надвигается удушливая чернота, но в этот раз я с ней справляюсь. Я не хлопаюсь в обморок, просто изо всех сил стискиваю руку стоящего рядом со мной дядя Юры. Он снова плачет, горько, как-то по-женски. Сморкается в аккуратный белый платочек. А я опять не могу.