— Легкий, это ты кричал? А? Это у тебя крысы по носу бегали, а?
— У тебя самого крысы в носу ночевали! — огрызается Легкий.
А я молчу, мне стыдно. В самом деле, чего я боюсь крыс? Ведь я теперь не маленький.
Когда я умылся и сел за стол, ко мне подошел мальчишка, одетый по-фабричному.
— «А-а-а! Крысы!» — начал он меня дразнить.
Каменщики засмеялись.
— «А-а-а! Крысы!» — пристает ко мне мальчишка.
Я краснею, но молчу, не знаю, что сказать.
— Слушай, убирайся отсюда, а то ты у меня сейчас хуже крысы завизжишь, — говорит Легкий мальчишке.
— Ишь ты какой? Я не к тебе пристаю, значит и не вмешивайся! — огрызается мальчишка.
— Попробуй, крикни еще хоть раз, — говорит Легкий, и глаза у него загорелись.
— Вот крикну!
— Ну, крикни же!
— «А-а-а! Крысы!»
Легкий ястребом налетел на него и закатил ему подзатыльник. Мальчишка сунулся было к Легкому с кулаками, но где ему тягаться! Легкий в одну минуту насыпал ему столько затрещин, что он взвыл волчонком и побежал жаловаться десятнику.
— Ай да Легкий, молодец! Как ты здорово десятникова сына-то отхлестал! Молодец, молодец, ничего не скажешь, — засмеялись каменщики.
— Как! Нешто это десятников? — удивился Легкий.
— Ну да, его, брат, сынишка. Он к отцу погостить приехал, а ты взялся его потчевать. Ха-ха-ха! Теперь ты влип, он тебя с работы вытурит. Собирайся домой загодя.
Легкий побледнел, я тоже.
А мой отец молчит и даже не смотрит в нашу сторону, Я чувствую, что он поговорит со мною потом, и поговорит как следует.
В столовую вошел десятник с сыном:
— Легкий, ты за что ж это моего сына бьешь?
— А он не дразнись и сам не лезь ко мне, — отвечает Легкий.
— Ну-ка, Мишка, дай Легкому сдачи! — говорит десятник сыну.
Миша опять было сунулся к Легкому, но Легкий не такой человек, чтобы спустить кому-нибудь. И мальчишка откатился от него точно шар. Он опять заплакал.
— Не плачь, — утешает его отец. — Ты понял теперь, что лучше не драться с тем, кто сильнее тебя. Иди в свою комнату и не вертись тут, а то Легкий еще наподдаст. Он такой, я его знаю. Я сам его побаиваюсь.
И десятник, ухмыляясь, пошел вслед за сынишкой.
Каменщики смеялись:
— Вот везет тебе, Легкий! Миновала беда! Легкий легко и отделался. Ведь десятнику ничего не стоило погнать тебя, а он только усмехнулся.
Да, действительно, Легкому частенько везет. Другому бы так легко это не сошло с рук. И почему это так, понять не могу.
Отец только пригрозил, а домой меня все же не отослал. С этого дня я твердо решил смотреть за собою в оба.
Вскоре я привык к людям, к заводу, и мне стало легче. Казарма меня больше не пугала, и шум завода не оглушал меня. В работу я втянулся, цемент гарцевать мне теперь ничуть не трудно.
Если выпадает свободная минутка и нет десятника возле нас, мы с Легким ходим в цех, где работают наши ребята. При десятнике не пойдешь, при нем стой да не гуляй, он тебе работенку живо найдет.
Только одно плохо — жара. Август в этом году выдался жаркий, а на заводе всюду печи и печи, и от всех печей таким огнем пышет! В них плавится, становясь как кисель, стекло. Потому-то как ни занятно мне бродить по заводу, а долго пробыть в цехах я не могу, задыхаюсь.
Даже снаружи жарко работать. Солнце припекает нестерпимо, мы все время обливаемся потом. Если только нет десятника, прячемся под рештовку в тень. Но десятник сейчас и сам раскис, он тоже ищет прохладного местечка.
Один раз мы не уследили, как десятник прошел мимо нас и уселся где-то наверху, возле каменщиков. Мы были в полной уверенности, что он в другом месте, и, закончив гарцевать цемент, шмыгнули под рештовку. И тут с нами приключилась беда.
Подвел нас сельцовский парнишка, Ванька Жало, который на заводе работал.
Ванька Жало был задира, зубоскал, каких мало на свете. Он работал в трубах и, когда у него бывала смена с четырех до полуночи, всегда проходил на завод через дверь в стене, возле которой мы гарцевали цемент.
Рыбак рыбака видит издалека: боевой Ванька Жало сразу угадал характер моего товарища. И каждый раз, проходя мимо нас, он задирал Легкого. Обязательно скажет что-нибудь такое, отчего Легкий становится сам не свой, или подразнит его. Большею частью это были такие глупые шутки, что на них не стоило обращать и внимания, но Легкий был не из таких.
— Легкие, печенки, селезенки! — говорил Жало Легкому, нахально улыбаясь.
— Заткнись, чертово Жало! — вспыхивал Легкий.
— А ты в самом деле легок? Или только на расправу жидок? — продолжал Ванька Жало.
Один раз Легкий кинулся было на этого занозу с кулаками, но отскочил от него, как шар. Ванька Жало хоть и мал ростом, а годами старше нас, ему шел уже семнадцатый год.
Мы пробовали было завести с ним перестрелку щебенкой — опять неудача. Ванька так сильно и метко швырялся, что только голову береги!
— А все же я его проучу, — говорит Легкий.
— Как? — спрашиваю.
— Увидишь как.
Легкий решил не откладывать это дело в долгий ящик.
На другой день, в половине четвертого, мы приготовили ведро цементного раствора и, как только Жало показался в дверях проходной, быстро поднялись наверх, где каменщики заканчивали кладку стены. Мы спрятались за стену и начали наблюдать за Ванькой.
Вот он идет по двору завода. Вот на всякий случай прихватывает несколько щебенок и ищет нас глазами. Ванька очень удивлен, что нас нигде не видно. Он бросает щебенку наземь и подходит ближе к рештовке.
— Что вы затеваете, ребята? — спрашивает нас дядя Филя Полячок, работавший тут же, где притаились и мы.
— Мы одного парня искупать хотим, Ваньку Жало, — отвечает Легкий.
— А за что? Он к вам не лезет ведь.
— Да, не лезет! Все время пристает, как репей!
— Но он же не обливает вас раствором?
— Он бы и облил, если бы мог.
— Ох, ребята, зря вы затеяли это!
— Легкий, а может быть, не надо этого делать? — говорю и я. — Как бы нам с тобою плохо не было.
— Нет, раз я сказал, что искупаю его, то быть тому! Он мне надоел хуже горькой редьки. А ты, если боишься, можешь не помогать, я и один справлюсь.
Конечно, я боялся, знал, что из этой затеи ничего хорошего не выйдет. Ведь почти всегда все наши проделки не сходили нам с рук безнаказанно.
«Нехорошее это дело, — думаю я. — И отставать от товарища, да еще такого, как Легкий, который сам готов за друга голову сложить, тоже нельзя. Сколько раз он выручал меня из беды!»
— Ну что ты! — говорю я ему. — Я с тобой куда хочешь. Только как бы нам после не каяться.
Но в это время Ванька Жало уже нырнул под рештовку. И тотчас же Легкий опрокинул ведро с раствором на подмостки. Жидкий цемент полился потоком сквозь щели рештовки.
— Ах, ловко! Сейчас он выскочит как ошпаренный! — кричит Легкий радостно.
Но каково же было наше изумление, какой ужас охватил нас, когда из-под рештовки выскочил… сам директор завода, инженер Куров. Весь он, с ног до головы, был облит цементом. Он выходил из завода, а мы, заглядевшись на Ваньку Жало, и не заметили его.
— Это что такое, а? — грозно спрашивает директор дядю Филю.
— Виноват, — бормочет дядя Филя. — Виноват, пролил нечаянно цементу немножко.
— Немножко?! Корова ты, а не каменщик! Тебя в шею гнать с работы нужно, раз ты с цементом обращаться не умеешь!
— Виноват, — отвечает, понурив голову, дядя Филя.
Директор ушел, ругаясь и угрожая дяде Филе прогнать с работы завтра же. А мы стоим ни живы ни мертвы.
— Что, чертенята, говорил я вам, не нужно баловать? Видите, что вы наделали? — закричал на нас дядя Филя.
— Дядя Филя, спасибо тебе, что ты нас не выдал. Мы больше не будем, — отвечаем мы.
— Нет, пострелята, этим вы от меня не отделаетесь. Я из-за вас, может быть, работы лишусь, а вам только бы озорничать!
И дядя Филя, тот самый добрый дядя Филя, который при любой беде всегда говорит «не факт, неважно, все пройдет», схватил нас за волосы и так натрепал нам чубы, что дня два нам картузы надеть больно было. Он нас дерет, а мы молчим и только думаем, как бы с нами хуже чего не случилось.