— Ого! — воскликнул тогда Женька Волобуев. — Борька Липец собрался на дипломатический прием!
— Девчата, гляньте, какая у него бабочка, — насмешливо охнула Настенька и хлопнула в ладоши. — Чудо! Боря, где ты ее достал?
Липец, сохраняя достоинство, снисходительно улыбнулся и, постелив газету на сиденье, сел за свою парту. Ни слова не вымолвил: мол, я не запрещаю, треплите языком сколько хотите, а у Женьки тем более он слабо подвешен. От меня как от стенки горох. А в перемену, как потом рассказывали Глазкову, было следующее. Борис курил у двери. К нему подошел все тот же Волобуев, осмотрел его с ног до головы. Материал пиджака проверил на ощупь, даже языком цокнул. Собрались любопытные, похохатывали. Женька, наконец, изрек:
— Такие брюки тебе, друг Боря, не идут.
— Мне все идет, — улыбнулся высокомерно Липец.
— Ноги у тебя очень толстые и кривые, вот где собака зарыта.
— Говори, да не заговаривайся, а то смотри!
— Нет, серьезно. И пиджак длинный. Сам верзила, и пиджак до колен. Эх ты, фокусник!
Борис раздавил каблуком сигарету, неожиданно схватил Женьку двумя пальцами за нос и усмехнулся:
— Тихо, скворушка!
Женька покраснел от боли и обиды, вырвал нос из цепких клещей и взъерошенный, как еж, крикнул:
— У тебя серого вещества не хватает!
— Чего, чего?
— Мозгов, а в них — извилин!
Борис шагнул к Волобуеву, взял его за шиворот и приподнял над полом. Все загалдели, кто-то даже озорно крикнул:
— Шкуру порвешь, осторожнее.
— Пусти! — стал вырываться Волобуев. — Пусти, говорят!
Откуда-то появился Юра Семенов, брови туго сведены у переносья, в глазах злой блеск. Он тихо, но властно приказал:
— Отставить!
Липец не посмел ослушаться, отпустил Женьку. Тот встряхнулся, как гусь, который только что вылез из воды.
— Когда здесь не хватает, — Юра постучал по лбу, — в ход пускают руки.
— Какие все умники! — усмехнулся Липец. — Дружка своего уйми, а то потроха вытрясу. Да и ты осторожнее на поворотах.
Юра ничего не успел ответить, в круг протиснулся Владимир Андреевич и спросил:
— Что тут происходит?
— Да вот он, — кивнул было на Бориса Женька, собираясь рассказать все по порядку, но его перебил Семенов:
— Ничего особенного, Владимир Андреевич. Поговорили между собой и все.
Юра — справедливый человек, и если Липец вел себя в клубе развязно, то Семенов постарался унять его. А Волобуев? Тот, конечно, струхнул…
Василий Николаевич поднялся, с Глазковым они вышли в переднюю. Мать, видя, что старший сын уходит, так ни до чего и не договорившись с Борисом, заплакала. Липец не стал ее утешать, упрекнул Бориса:
— Из-за тебя эти слезы. О себе не думаешь, мать бы хоть пожалел.
На улице Василий Николаевич признался:
— После такого у меня всегда появляется желание напиться.
— Препаршивое желание.
— Я непьющий, но иногда подкатит к сердцу, тошно становится. Ну, да не будем об этом. Приезжайте к нам на завод. Я вам покажу, как варят сталь. Видели когда-нибудь?
— Только в кино, — улыбнулся Глазков.
— Тогда непременно приезжайте.
— В детстве, правда, видел, как плавят медь, на Кыштымском медеэлектролитном заводе. Отец у меня там работал.
— Ну, у нас другое. И техническое оснащение первоклассное, и размах, конечно, огромный. Я с удовольствием буду вашим гидом.
— Спасибо. Возможно, я и надумаю.
— Не пожалеете.
Вечером Владимир Андреевич по привычке сделал в дневнике запись:
«Кто-то подсунул мне записку, будто Борис Липец тоже участвовал в избиении Юры Семенова. Встречался с обоими братьями Липец. И вот что удивительно: простой клочок бумаги с прыгающими каракулями неожиданно превратился для меня, с одной стороны, в мучительную загадку, а с другой, в своего рода измеритель человеческого достоинства. Липец помянул Волобуева. Неужели это его работа?»
11. Женька Волобуев
Самым примерным из девятого для Владимира Андреевича казался Волобуев. Женька отлично знал литературу, в классном журнале по этому предмету у него не переводились пятерки. Он и читал много. Однажды завел с Глазковым речь о Ремарке, принялся толковать о потерянном поколении, все перепутал — философ из него был никудышный.