Я молчал, не знал, что сказать.
– Но теперь, получается, ты из-за меня пострадал.
– Да брось. Нашла тоже страдальца, – хмыкнул я.
– Все равно спасибо.
– Угу.
Лучше бы опять обняла.
– А ты не знаешь, змеи тут есть?
Вот зачем она это спросила? Я теперь тоже об этом буду думать.
– Вряд ли, – тем не менее сказал я. – Они обычно гнездятся у пней, ну или у входа в пещеру, а не в самой…
– Ну и слава богу, – поверила она мне. – И угораздило же нас всё-таки...
Она судорожно втянула воздух и выдохнула, как будто передернулась от озноба.
– Холодно тут. Ой, я же так и не переоделась.
– Переоденься сейчас. Я отвернусь, смотреть не буду.
Она усмехнулась.
– Да смотри сколько хочешь.
– Как скажешь, – тоже усмехнулся я в ответ, нашарил в кармане джинсов зажигалку. Вжикнул, и её огонь немного рассеял тьму.
Я повернулся к Марине. Осветил её…
Лучше бы я этого не делал. Она была так невыносимо близко. И смотрела на меня так пристально и серьезно. Ещё и эта её майка, которой всё равно что нет.
У меня тотчас перехватило дыхание, и я отвернулся. Но в груди уже заколотилось, зажгло. Я убрал палец с кнопки, и снова стало абсолютно темно.
– Посвети, пожалуйста, я поищу свою сумку. В ней одежда.
– Я поищу.
Я поднялся, наверное, слишком резво и поспешно. Просто от близости её меня вело безбожно, а здесь, в темноте, наедине – особенно, и держать себя в руках – та ещё задача.
Сумку её я нашёл метрах в пяти от того места, где мы сидели. Заодно подобрал полотенце, которым прикрывал ей плечи инструктор. Пригодится. Подал ей.
Марина взяла и даже поблагодарила, но мне казалось, что она видит меня насквозь и про себя посмеивается. Смотрела она на меня уж точно с потаенной усмешкой. Во мне тотчас снова вспыхнула злость. Ну и я не стал гасить зажигалку, продолжал светить, мол, сама же сказала: смотри сколько хочешь. Это был вызов. И тут она действительно усмехнулась, мол, ну-ну.
Повернулась ко мне спиной и сдернула майку. Зажигалку я выронил…
***
Полотенце мы потом расстелили на полу и уселись на него рядышком, привалившись спинами к скале. Тут и правда было холодно. Даже я начал подмерзать. А Марина, хоть и переоделась в сухое, дрожала и постукивала зубами. Но крепилась. Время от времени встала и то приседала, то прыгала на месте, потом снова садилась мне под бок.
Странно это, даже дико, но мне было хорошо. Я вообще не думал о том, что мы в беде там или что ещё, я просто кайфовал, что она сидит рядом, и я чувствую её всем телом. Точнее, одной половиной. Очень хотелось обнять её, но руки как будто сделались деревянными.
А ещё она как раньше, на занятиях, рассказывала всякие истории из жизни. Я тоже признался ей, что отец мне не отец, хотя думал, что никогда никому об этом не скажу. И про Жанну рассказал, и вообще поведал, почему в лагере оказался.
– Ты верно поступил. Радикально, даже жестоко, но в конечном итоге – правильно. Как хирург. Отсек одним надрезом опухоль. Сначала больно, а потом зато будет всё нормально… Но, слушай, Жанна ваша, конечно, кадр! Все планы ты ей порушил, – засмеялась Марина. – А мамины драгоценности вернула?
– Отец у нее все отобрал, что подарил. Он у меня такой, жесткий чел. Разомлел с ней, конечно. Но я его, похоже, взбодрил. Во всяком случае он выставил её в том, в чем подобрал.
– Ты на него всё ещё злишься? Но он ведь растил тебя. Ты вот рассказывал, что он тебя везде брал с собой. Это о многом говорит.
– Если бы я знал всегда, что он мне не родной отец, думаешь, я бы меньше его любил? Нет. Я ведь даже сейчас, когда всё знаю, не чувствую, что он мне чужой. Меня бесит, что они мне врали. Ненавижу вранье.
– А сам-то ты не врешь?
– Никогда.
– Так вообще бывает? Значит, можно тебя спросить о чём угодно, и ты ответишь правду?
– Если отвечу.
– Ах да. Но может, мне повезет, и я узнаю ответ на вопрос, который меня мучает уже не первую неделю.
Она выдержала паузу, а я напрягся. Не нравилось мне, куда завернул разговор.
– Тимур, почему ты вдруг так резко переменился ко мне? Перестал ходить на занятия тогда. Избегаешь…
– Хочешь есть? – спросил я.
– Всё с тобой понятно, – хмыкнула она, затем вздохнула: – Все равно ведь есть нечего, что спрашивать? Слушай, а тебе не кажется, что нас как-то слишком долго спасают? Я даже шума никакого снаружи не слышу.
На самом деле мне эта мысль тоже приходила в голову. Часов я не ношу, телефон с собой не взял, но по ощущениям уже наступил вечер.