Неожиданно Сергей Ильич резко упал возле кровати на четвереньки и с трудом вытащил из темноты баян. Затем присел на постель, ловко надел ремни музыкального инструмента, растянул меха, пробежался пальцами по кнопкам и натужно хриплым голосом заорал песню Юрия Антонова: «Эх, любовь, ты любовь, золотая лестница. Золотая лестница без педрил…». На этом выступление доморощенного музыканта закончилось. Полковник с шумом сдвинул меха, баян страдальчески охнул и вновь исчез под кроватью.
«Ну, всё, хорош, – сердито скомандовал Семён Семёнович, взмахнул рукой и таким же командирским тоном продолжил. – На завтрак шагом марш!». Не сомневаясь, что его распоряжение будет исполнено, первым вышел из палаты. Вслед за ним, дружно надев маски «Кодзару» – маленькой обезьянки, безропотно потянулись и все остальные обитатели. Даже Полковник облачился в такую же маску, но прихватил свою любимую, Сёдзё-большого любителя сакэ, с собой.
Дверь хлопнула и в опустевшей палате наступила тишина. Жалобно скрипнула дверца тумбочки. Это таракан осторожно покинул своё убежище. Затем Аркадий внимательно осмотрелся по сторонам и, быстро перебирая лапками, помчался на исходную позицию под плинтус. Казалось, что утренний инцидент прошёл бесследно, и жизнь в больнице нормализовалась, не успев измениться.
2
Недавно отремонтированная столовая располагалась в полуподвальном помещении хозяйственного корпуса, куда можно было попасть только по длинному переходу из любого отделения больницы. Построена она была несколько позже главного корпуса, но не настолько, чтоб уж очень отличаться от прочих зданий медицинского городка. Такие же толстые кирпичные стены, высокие и узкие окна, давно некрашеная покрытая жестью двускатная крыша, помятые водосточные трубы. Тяжеловесная архитектура, характерная для конца девятнадцатого и начала двадцатого веков, была отличительной чертой всего больничного ансамбля.
Внутреннее убранство производило ещё более тягостное впечатление. Косметический ремонт проводился очень редко и частями. Порой можно было увидеть в начале коридора свежеокрашенные стены – облезлые, и выцветшие в другом его конце. Замазанные краской окна почти не пропускали света, и лампы дневного освещения, едва справляясь с сумраком, не выключались круглосуточно. Потемневшие сводчатые потолки терялись в недрах черной бесконечности.
Убогость внутреннего интерьера в некоторой степени компенсировалась практичностью и продуманностью планировки. Все небольшие кабинеты были отведены для медицинского персонала, зато палаты могли вместить сразу до десятка больных. Просторные холлы давали возможность пациентам общаться и приятно проводить время перед испорченным телевизором под сенью многолетних фикусов в кадках. За общением, не вмешиваясь до поры, внимательно следили дюжие санитары.
В больнице имелась даже общественная баня-сауна, которая находилась в отдельном флигеле, но вход туда разрешался только по специальным пропускам, бланки для которых закончились ещё несколько лет назад. Вот только мрачные коридоры да процедурные кабинеты, больше похожие на пыточные, портили впечатление.
Семён Семёнович, шаркая тапочками, разглядывал щербатый пол в полумраке перехода. Вдали светился вход в столовую. Сзади плелся Бося и что-то бубнил себе под нос. Сергей Ильич вприпрыжку догонял соседей по палате. Он несколько отстал, задержавшись в палате для переодевания, и теперь дефилировал в полосатых брюках, перепоясанных узким ремнем. На его лице теперь красовалась маска «Дзико» – лисы. Впрочем, на это никто не обратил внимания.
При входе компании в пищеблок им встретился грузный мужчина. Тёмные курчавые волосы и такая же окладистая борода выдавали в нём иностранца. Костюм – тройка лишь подчеркивал его высокое положение в обществе, а большой живот, на котором едва сходилась жилетка, усиливал это впечатление. Мужчина посмотрел на Босю тёмными огромными на выкате глазами и трубно произнёс:
– Господа, не будете ли вы столь любезны, указать мне дорогу в кабинет заместителя главного врача. Я, видите ли, братцы, заблудился.