— Ага, пап. Не беспокойся.
— Отлично.
Но он чувствовал, что дочка это сказала просто затем, чтоб не тревожить его. Она избегала общения с людьми. Оставалось надеяться, что когда-нибудь, с Божьей помощью, это пройдёт, и она исцелится полностью.
Она посвятила жизнь Господу после того, что испытала. Лишь молитва — чистосердечная молитва — даровала ей некоторое успокоение. Гарнер знал, что это больше, чем просто успокоение. Понимал: она и была для этого предназначена.
Они немного поболтали о курсах сравнительного религиоведения, на которые записалась Констанс, о мышке, которая забежала к ней в комнату (Констанс боялась мышей, но поймала животное в чашку и вынесла наружу), о преподавателях, о книге мейстера Экхарта, которую девушка читала, о приятельницах-католичках, о том, как её пригласили на подпольную мессу, отправляемую подпольно же рукоположённой священницей (в среде католичек ширилось Движение Критической Мессы[70]), о виденном Констанс сне, от которого она проснулась, ощутив незримое присутствие отца совсем рядом — оба знали, что это больше, чем просто сон, и слова тут были лишними. Они поговорили о нынешних занятиях Гарнера — он остался проповедником, но в церкви уже не работал, предпочтя исповедовать безнадёжно больных и умирающих в хосписах и госпиталях округа Мендосино, — и о том, как его в этой пасторской должности утвердили на следующий год. О других его занятиях — духовника наркоманов, эдакого психоаналитика для тех бедолаг, которые долго сидели на наркоте, но соскочили. Потом Констанс сказала, что уже поздно, а ей пора идти немного поработать над книгами перед сном.
— Люблю тебя, папа.
— Я тоже тебя люблю, Констанс. Как всегда. Позвони через пару дней после последних экзаменов и расскажи, что там у тебя, ладно?
Она пообещала так сделать, они распрощались, и девушка повесила трубку. Гарнер посмотрел на часы. Надо было собираться в госпиталь — очередной пациент через час, хотя туда всего десять минут пешком по дороге. Он подумал было приготовить себе ланч, но решил, что может обойтись. Выглянул в окно, посмотрел на море. Океан был небесно-голубого цвета, вздымался и опадал, как в старом стихотворении[71]. Его потянуло погрузиться в медитацию: хорошо бы сейчас ещё полчасика провести за граблями... Он так и сделал. Вышел наружу, взял грабли и приступил к работе. Жаль, что Наставника больше нет в живых. В физическом смысле, конечно: тот умер на горе Афон три года назад.
Гарнер что-то почувствовал. Он поднял глаза на идущего по усыпанной камешками обочине незнакомца: человек прошёл мимо покосившейся старой изгороди, отделявшей дворик Гарнера от пляжа. Странник задумчиво постукивал одной рукой — тап-тап-тап — по ограде, такой старой, истерзанной ветрами и дождями, что от неё, по сути, осталось одно воспоминание, призрак былой изгороди, несмело выступавший из песка. Незнакомец был невысок, носил солнечные очки со стёклами розового оттенка, которые не скрывали косоглазия. Одет он был в коричневый плащ, слишком тёплый для этой поры суток. Остановился, не отводя руки от покосившейся ограды, понаблюдал за Гарнером: как тот вычерчивает граблями на песке изящные узоры меж камней и редких кустарников. Гарнер почти всецело погрузился в работу — в это мгновение, эту позу тела. Ведомый долгим опытом, он сконцентрировался на моменте и поместил себя на оси, соединяющей миг с вечностью, потом перебрался на ось, соединившую с вечностью следующий миг, и следующий за ним. Его зачастую изумляло, как много нового открывает вечность, если только уделяешь ей полное внимание, без остатка.
Он просто водил граблями по песку, и это было всё. Он чувствовал солнце, ветер, рукоять граблей, тело, собственное положение относительно Земли: ось тела и земную ось. Сей миг, и следующий за ним, и снова... переход на другую сторону маленького розового куста... сгрести песок узорами, напоминавшими ноты... это мгновение, это мгновение, и всё, и он сам, и то, что им не было, единение вещей и не-вещей, свет, исходящий из пустоты, наполняет это мгновение...
Но его отвлекали. За ним наблюдали.
Не просто отвлекали: для Гарнера на этом отрезке жизни не существовало пустяшных отвлекающих помех. Было похоже, что Гарнер стал планетой, крутящейся вокруг солнца, а этот другой, этот незнакомец, прибыл из другой системы, ворвался в орбитальную плоскость Гарнера, как блуждающий планетоид из Столкновения с бездной, исказил его гравитационное поле своим.
— Дзенское садоводство? — вдруг спросил путник.
70
Игра слов: по-английски «критическая месса» и «критическая масса» (в контексте ядерной реакции) пишутся и произносятся одинаково.
71
Гарнер вспоминает строки из