Митч с каменной, тяжёлой, как глыба, уверенностью почувствовал, что Больше Чем Человек врёт. Не будет никакой карьеры в звукозаписи. Не для Митча.
Говори. Что угодно. Скажи что-нибудь, приказал себе Митч. Всё что угодно, только бы ему понравилось.
— Отлично. Я в восторге, Сэм!
— Пускай старый добрый Палочка-Выручалочка о тебе позаботится, и всё будет спок! — Больше Чем Человек с ослепительной флуоресцентной ухмылкой поглядел на Митча и двинулся к двери.
Митча охватила паника.
— А... Сэм! Послушай... Боль... Мне что-нибудь нужно... приглушить... она...
— Я тебе дам немного лекарства, но совсем немного, чтоб ты не присел на иглу! — весело откликнулся Больше Чем Человек, проходя в дверь. Голову он чуть скосил набок, совсем как Рональд Рейган в хорошем расположении духа. Впрочем, на возбуждённого какаду он походил больше. Иногда в промежности у Больше Чем Человека что-то дёргалось. Иногда глаза его затмевала дымка эйфории. Иногда улыбка его превращалась в клоунскую маску.
— Но я думал про мозгосироп... про Награду...
Митч сказал это с колотящимся сердцем. Он на игле? Да, пожалуй, он уже таки на блядской игле.
Усмешка Больше Чем Человека стала подобна сияющей рекламе. Он с тошнотной важностью оглядывал Митча.
— Награду, — сказал он наконец без всякого выражения, — требуется заслужить.
Митчу полегчало, когда Больше Чем Человек вышел и закрыл дверь. Даже несмотря на то, что он её не просто закрыл, а запер.
Митч принудил себя съесть принесённую пищу. Выпил витамины, заглотав их с помощью морковного сока. Потом пришёл Палочка-Выручалочка и принёс ему стакан какого-то средства, может, «дилли», судя по характерному ощущению после его приёма: будто тебя плавит и растворяет в постели. Дилаудид[24]. Боль начала отступать...
За дверью возобновился шум. Сначала показалось, что он доносится из холла, но потом звук стал приближаться.
Митч открыл глаза и уставился на дверь. Через минуту зрение сфокусировалось. Он стал слушать.
Это была не шаркающая походка Палочки-Выручалочки, а сухой царапучий звук, как если бы что-то волокли по лестнице... или что-то по ней взбиралось. Звук раздавался ещё некоторое время, а потом стих.
Глава 4
Парень вполне себе ничего, подумала Констанс. Улыбка у него классная.
И член тоже, сказал ей Эфрам.
Да, подумала она вынужденно, и член тоже.
Впрочем, когда Эфрам ей что-то говорил, это не было похоже на обычный разговор. В её голове возникали не слова, а пара-другая картинок. Идеи. Но Эфрам был там, в ней, вместе с ней.
Она теперь знала его настоящее имя: Эфрам. Она ещё кое-что о нём знала. Она знала, что Эфрам убийца. Она уловила это в стробирующем калейдоскопе их ментального единения. Он был убийцей, но не позволял ей беспокоиться по этому поводу.
Они заприметили молодого человека в стейк-хаусе «Сиззлер»[25]. Он сидел через проход и в нескольких столиках от них. У него были длинные волнистые каштановые волосы, падавшие на плечи, новенькая джинсовая куртка с эмблемой «Леви Штраус» и золотые часы.
Он выложил на стол перед собой ключи от машины; на пластиковом брелке значилось BMW. У него было пригожее, симпатичное лицо, немного латиноамериканское. И член у него, наверное, вполне ничего. Хороший член. Отличный член. Отличный грёбаный хуй.
Констанс съела большую часть стейка, хотя есть ей совсем не хотелось. Она опасалась того, что Эфрам с ней сделает, откажись она есть. Они останавливались в «Сиззлере» уже вторую ночь подряд. Прошлой ночью они заказали ужин из креветок (в меню значилось: «Принесём столько, сколько сможете съесть»), и Констанс заявила, что не голодна. Тогда Эфрам хлестнул её Наградой, как электрошокером, и наслаждение нарастало в ней всё время, пока она смотрела на креветки, а потом ела, ела и ела, очищая блюдо за блюдом, а он сидел и безмолвно хохотал, да так, что бока тряслись, глядя на неё, подстёгивая её болевым хлыстом, стоило ей пожаловаться, что у неё желудок переполнен, подстёгивая хлыстом наслаждения, когда она ела ещё, так что даже большие парни, сидевшие в ресторане, парни, которым ничего не стоило опустошить пять тарелок за раз, изумлённо уставились на девушку, когда она пошла за седьмой порцией, и ей хотелось плакать, но Эфрам не отпускал, он заставлял Констанс есть торопливо, жадно, чавкая и причмокивая, пока её не вырвало полупереваренными, полупережёванными креветками, и она запачкала весь стол, и он заставил её вылизать часть стола, и возНаградил её за это, и никто в ресторане не осмеливался подойти к ней и сказать, чтоб перестала, и когда они уходили, Эфрам расплатился стодолларовой купюрой, носившей следы её рвоты, засунул кассирше в стойку и сказал: «Просто извините за это отвратительное зрелище», и она снова попыталась от него сбежать, и он опять наказал её за это, омерзительно, пока они уезжали...
25
Название имитирует типичную американскую фамилию, но образовано от sizzle — «готовиться на костре; шипеть, сочиться жиром на огне».