Слава Богу, мы всё с тобой выдержали. Всё позади. Девочка моя, как жадно, жадно я тебя жду!
В среду была у врача («Сердечко-то какое хорошее! Как моторчик работает».) — и записалась на приём на понедельник.
В субботу почувствовала тяжесть. Но ведь такое время от времени бывало. Нужно только полежать. Ксюшка стала сонной и неохотно отвечала, когда я её пыталась растормошить, расшевелить…
Потом вообще перестала отвечать. «Эй, засоня!». Ксюшка молчала.
Во мне боролись два страха. Страх, что что-то случилось. Но ведь ничего страшного с нами уже не может случиться! Всё уже так хорошо.
Слишком много пережито, чтобы подвергнуть меня новым испытаниям. И примешивался эгоистичный страх, после семи месяцев заключения, оказаться снова в больнице. И ведь сказали в больнице: рожаем через месяц.
А тяжесть всё сильнее. И вызови я скорую — да пешком доплетись до дежурного врача — ещё можно было всё поправить, спасти.
В воскресенье, после суток молчания, Ксюшка во мне внезапно ожила.
Да как бурно ожила: живот ходил ходуном. Он несколько минут бешено вздымался и опадал холмами.
— Ну, наконец-то, вот она ты! Что же ты меня пугаешь?
А это Ксюшка во мне билась в агонии. До сих пор она таилась, сжавшись комочком, пытаясь беречь последние граммы кислорода. И вот всё. Конец. Мама предала дочку, не услышала, не поняла её. Мама стала для неё живой могилой.
Но я ещё ничего этого не знала. Живот давил гирей. Когда плацента отслаивается, начинается кровотечение — и обычно мать и дитя успевают спасти.
Но я была накрепко заколота сохраняющими, расслабляющими препаратами. Кровь во мне (потом объяснили) скапливалась как в мешке.
Звонкий щелчок на всю комнату, как звук выбитой пробки от шампанского. «Мешок» лопнул, море горячей крови и околоплодных вод заструился по ногам.
Два часа ночи. Муж на практике в южном городе. Брат на заводе, на смене. Мама в деревне. Ближняя соседка — столетняя старушка: её от вида меня, окровавленной, хватит инфаркт.
Я, едва передвигая ногами и оставляя на бетонной дорожке кровавый след, ковыляю во тьме к телефону-автомату. К тому, что за три квартала. Только бы он работал!
Диспетчер скорой не может поверить, что я, рожающая, истекающая кровью, сама звоню по телефону-автомату. Долго уточняет, где я, как проехать. Как найти меня в частном посёлке среди сотен спящих домиков.
Я, рыдая, называю координаты. Говорю, что буду сидеть на заборчике ближе к дороге. Очень быстро слышу шум и вижу свет фар. Они не видят меня в темноте!
Неотложка, переваливаясь, медленно едет мимо и удаляется! Я вскакиваю и… бегу за машиной, поддерживая живот. Если можно назвать это бегом.
В машине спрашиваю врача: «Такое может быть?» — «Нет, так не должно быть».
В больнице уже все наготове (слава Богу, я не на юге, где прежде чем зашевелятся, нужно дать хорошего пинка или сунуть на лапу). Ярко освещённый подъезд, носилки, тёплые одеяла. Много людей белых халатах, капельницы с двух сторон, доктора с трубками…
— Будем кесарить. Сразу предупреждаю: ребёнок мёртв. Сердцебиения нет. Спасать будем вас.
Другая, молодая врач приникает к моему опавшему животу.
— А вот, вроде, стучит, трепещет…
— Это у матери, крупный сосуд.
Всё хорошее для меня кончено. Впереди ждут недели и месяцы горя и проливных слёз.
Да, ещё из кабинета врача странным образом, с концами, исчезла моя обменная карта. И теперь я думаю: ведь в ней находился снимок УЗИ. В нашем городе такого аппарата не было. Следовательно, не было специалиста, который мог бы прочитать снимок. Следовательно… Если бы да кабы, в лесу росли грибы…
Какие суды, какие претензии, какие миллионы? Бог с вами! Ни мне, ни маме, ни мужу это в голову не пришло. Спасибо, что сама жива осталась.
Да и не было тогда такой практики: судиться. Мы винили только самих себя.
И хватит о грустном. Поговорим о весёленьком. Например, об очередном зарубежном триллере. Мы смотрели его всей палатой.
Это нынче каждая уткнулась в свой айфон или ноутбук — и тишина, только слышно клацанье кнопок. Не палата, а машинописное бюро. Никакой атмосферы коллективизма.
Раньше в каждой добропорядочной палате имелся один, а то и два переносных телевизора. Все фильмы бурно комментировались и обсуждались.
Итак, фильм. Действие завязывается с того, что одна мэм, верная супруга и порядочная мать семейства, ждёт малыша. («Кикимора. Костлявая, как смерть. Да ещё хронически больная, — беспощадно припечатывают героиню зрительницы — У нас на такую мужик и не взглянет»).