И с его душой я не могу ничего сделать.
Я бы хотела наполнить фарфоровую шкатулку до краев, хотела бы коллекционировать салфетки «клинекс», полные им, набрать их десять тысяч и больше... Может быть, в другой жизни, в один прекрасный день я бы и собрала десять тысяч... Я бы вдыхала их запах, хранила бы их в специальном сосуде, где бы запах не выветривался, специально достала бы такой в химической лаборатории. Я бы без всякого стеснения объяснила врачам, психиатрам, биологам, что я хочу сохранить сперму моего любовника свежей и влажной, и не хочу, чтобы она высохла и испарилась.
Я скажу, что не собираюсь его шантажировать или отправлять в тюрьму, не собираюсь заиметь таким образом ребенка — мне просто нужна его сперма, чтобы вдыхать ее запах по вечерам, перед тем как ложиться спать, потому что мы, понимаете ли, не спим вместе. Потому что мы не живем вместе, потому что я его тайная любовница, и мне нужно быть осторожной, чтобы это не стало известно.
Жан стучит в дверь.
Я тянусь к нему, я понимаю, что было бы слишком легко погрузить его в молчание, которое он меня заставил испытать на себе.
Но молчание — это не мой стиль.
Я прижимаюсь губами к замочной скважине и произношу без всяких эмоций:
— С меня хватит.
Ответ Жана: молчание.
— Я сплю, — добавляю я.
Молчание.
— Я сплю, но не потому, что устала: просто выпила две таблетки снотворного.
Молчание.
— Я бы хотела, чтобы ты был ревнив, как итальянец. Хотя по темпераменту ты мог бы быть итальянцем, но морально ты ближе к северу, к Северному полюсу. Ты как ледяной.
— Мадемуазель, с вами все в порядке?
— Жан?
— Нет, это не Жан.
— Нет?
— Это консьержка, мадемуазель. Вам не нужна помощь? Я не разобрала, что вы сейчас говорили.
— Мадам Гриффарен?
— Я стучала вам в дверь, звонила вам с мобильного телефона, но не получила ответа. У вас что-то не так? Вы одна? Вам нужна помощь?
— Что вы делаете у меня за дверью?
— Я пришла, чтобы отдать вам письмо. Его оставил какой-то господин и просил сразу вам передать.
— Письмо? А что это был за человек?
— Он называл вас Идиллией.
— Просуньте письмо под дверь.
— Может быть, вызвать врача?..
— Нет, все в порядке.
— Вы уверены?
— Да. Пожалуйста, просуньте письмо под дверь.
И мадам Гриффарен просовывает под дверь бледно-голубой конверт, на котором черными чернилами написано: « Идиллии, лично в руки».
Я быстро вскрываю конверт и вынимаю два листка бумаги, исписанные с обеих сторон. Но у меня кружится голова, а почерк слишком мелкий, и это мешает читать. Я похожа на лодку, которая попала в жестокий шторм и вот-вот пойдет ко дну. Глаза у меня слипаются. Вот они, слова, которых я так ждала — они появились передо мной, выстроились в ряд, но я не могу их разобрать. Они танцуют перед глазами и отдаляются, как мираж. Кажется, несколько раз мелькает слово «любить», но я не могу точно сказать, в каком времени — в настоящем или прошлом. Такова ирония судьбы.
Но, может быть, это и к лучшему?
Я больше не хочу раскрыть тайну этого человека.
Молчание объединило нас, и оно же нас разъединит. Я целую бумагу, глажу ее, провожу по ней губами — как делала раньше с его пенисом. Я ощущаю Жана между строк. Я люблю его в последний раз, я прикасаюсь губами к словам, которых он не произносил, потом вкладываю письмо в конверт и убираю его подальше, где, надеюсь, больше его не найду. Снова падаю в кровать.
Вот и все.
После долгих месяцев надежд у меня осталось его письмо, хромированная кофеварка «Мажимикс» за пятьсот евро, которую я купила ради него, но которая будет работать для кого-то другого, красная пластмассовая зажигалка, которая выпала у него из кармана и застряла между диванными подушками, сердце, отданное ему, но оставшееся моим.
И, разумеется, у меня останется его молчание.
Я любила его в молчании.
Его молчание нас соединяло.
Его молчание было домом, в котором он меня поселил.
Я занималась обстановкой.