Мне кажется, этот самонадеянный товарищ был неправ. Новичок должен думать не меньше, а больше мастера. У мастера уже многое найдено: у него есть свой стиль, своя манера обработки материала, своя тема. Он во многом опытен, «поднаторел». А юнцу искать и искать, для него все — потемки. К сожалению, бывает и так, что чем больше он сомневается, размышляет, примеряется, тем труднее ему становится писать, делать нужные выводы. Иногда он вообще в своей трудной аналитической работе уподобляется сороконожке, о которой нам рассказывал Паустовский: задумавшись над сложным механизмом ходьбы, она взяла и — разучилась ходить. Может быть, действительно надо писать… не задумываясь? Петь как птица? Как бог на душу положит?..
Мы ждем с нетерпением своего первого творческого семинара, потому что хотим уяснить, чего же мы стоим.
Мы сами еще не знаем себя. Мы хотим, чтобы кто-то чужой, посторонний, а следовательно, объективный, пришел и сказал нам, что нас ждет впереди. Как будто бы можно заранее угадать, как сложится та или иная поэтическая судьба!
Чехов в письме к А. С. Суворину с усмешкой писал: «Надо быть богом, чтобы уметь отличать удачников от неудачников и не ошибаться». Но мы пока этих слов еще не читали. Они будут прочитаны после. Пока мы жадно слушаем вестников из большого, только что открытого нами мира: что сказал Смеляков? А что Исаковский? А Леонов? А Федин?
В дни творческих семинаров мы вглядываемся в наших писателей-педагогов. Даже не верится, что здесь, в коридоре, можно встретить живого «классика». Вот навстречу тебе идет человек, и в ответ на твое взволнованно-приглушенное «Здравствуйте!» улыбается и смущенно кашляет, и ты видишь, что он такой же, как ты, человек. Курит. Морщится. Шутит. Или строго глядит на тебя. Как и ты, бывает весел или не в духе, в зависимости от погоды и обстоятельств. Как и ты, может опаздывать или же приходить на занятия раньше времени и бродить по глухим, лишенным солнечного света коридорам, что-то бормоча себе под нос. Может быть, вот сейчас и рождаются какие-то удивительные стихи, гигантские образы, дивные фразы?
А пока он так бродит в одиночестве, томимый хорошо нам понятной и такой уважаемой жаждой творить, мы терпеливо ждем звонка, сидя за столами в аудитории, и шепотом переговариваемся. Все о том же, о том же:
— Вот читаю «Казаки» Толстого. Как просто! — говорит один, наклоняясь к соседу. — Как все непостижимо просто! Нет, мне никто не докажет, что гения рождает усидчивость! Ничего она не рождает! Это гений сам рождает все, что захочет… Возьми зрение у Толстого — это же силища рентгеновских лучей! А язык? Какая мощь!.. А какая свобода, небрежность во фразе! Читаешь иного хорошего писателя и вдруг видишь: вот слабость, вот оговорка, вот длинноты, и думаешь: «Ах, брат, ты такой же, как я. Ничто человеческое тебе не чуждо…» А читаю Толстого — и на каждом шагу повторяю: непостижимо! Я такого никогда не достигну! Мне даже слабостей его не дано.
— Толстой — это голова.
— Послушайте, что пишет Мюссе: «…нечего обманываться: во всех советах, обращенных к молодым, есть… скрытое желание заставить их подражать; им говорят о независимости, им открывают широкую дорогу, а втихомолку толкают их на узкую колею, уже проторенную отцами».
— Ну и что?
— Подумаешь, Мюссе! А сам-то он чего нового изобрел? Помесь Руссо с Шатобрианом…
— Повернем истории колесо, как сказал Жан-Жак Руссо!
Рядом кто-то жалуется, негодуя:
— На издание книги затрачиваешь больше усилий, чем на писание ее…
— Ну, в этом мы сами виноваты! Автор всегда знает, где ему лучше: он забирает рукопись там, где его охотно напечатали бы, и несет туда, где не знают, как от него избавиться…
— Господи! Кто скажет: как писать?.. Есть книги, все в роскошных деталях. Читаешь их с наслаждением, а прочел — и забыл. Другие и лохматые, словно бы сроду не чесались, и фраза звучит, как немазанная телега, и образы вкривь и вкось, ни на что не похоже. Сидишь и плюешься! Зато каждый жест героя — отчетливо, крупно, как в блеске молний. И через пять лет будешь помнить, как он встал, повернулся, пошел… Так вот, что из этого — настоящая литература? А? Мне-то как надо писать? Бисер метать? Или же эти тяжеленные глыбищи, необработанные, ворочать?..
— Пиши, как умеешь. Как проще.
— Ох уж эта мне простота! Как легче, как проще. Как серей, как бледней…