– Я не об этом судне говорю, а вон о том, с тюками табака. Оно уже двадцать минут там стоит.
– Господа, наш корабль в гавань входить не будет. Там недостаточно глубоко, и не знающие об этом капитаны постоянно садятся на мель. Ничего не поделаешь, придется ждать шлюпки.
Доносящиеся с берега звуки – трамвайные гудки, стук колес по мостовой и цокот подков – напоминали о тех прелестях жизни, что были слегка позабыты, пока «Афродита» находилась в море. Некоторые из мужчин готовы были поклясться, что даже слышали женский смех, долетавший из заведений на набережной. Вокруг скользили лоцманские суда, точками мелькали тут и там парусники, разгоняли волну грузовые и пассажирские корабли, и самые нетерпеливые из пассажиров то и дело вынимали из кармана часы на цепочке.
– Ах, уважаемые, мы уже почти на берегу, а сойти не можем, до чего же это невыносимо! Ну и где эти шлюпки?
Авинаш прошел на заднюю палубу и, убедившись, что никто на него не смотрит, соединил ладони перед собой. Конечно, теперь он работал на Британскую империю, а значит, ему следовало выглядеть настоящим европейцем, но он все еще оставался внуком своего деда, просветленного старца, который надеялся достичь Высшей милости в монастыре у подножия Гималаев. Во все утомительные дни и полные бурь ночи, пока Авинаш добирался сначала из Коломбо до Порт-Саида, оттуда – в темном вагоне поезда до Александрии, а затем – на «Афродите» в Измир, Шива оберегал его, и сейчас он должен воздать ему благодарность.
Он повернул лицо к солнцу, которое опускалось в море, тая, точно алый шарик мороженого, и закрыл глаза.
– Ом Намах Шивал. Всемогущий Шива, благодарю тебя за то, что хранил меня от бед, несчастий, печалей и болезней, что милостью твоей добрался я живым и здоровым до берегов этого прекрасного города.
Он молился с детства. И не только Шиве, которому поклонялись в его семье, но и охраняющему все живое Вишне, и, конечно, творцу Вселенной Браме. Он верил, что боги, даже разрушитель и уничтожитель Шива, – его хорошие друзья и, более того, они любят его. Перед ними он представал таким, какой он есть. Если он в чем-то, сам того не ведая, провинился, просил у них прощения и всегда сердцем чувствовал, что боги и божества каждый раз миловали его, одаряли своей защитой.
– О великий Шива, божественная сила, сущее в небытии! Помоги мне, дабы на этом новом этапе моей жизни дела мои шли хорошо. Даруй мне сил, умения и разума, будь рядом со мной, дабы я успешно выполнил свой долг. Сохрани моих родителей, сестер и братьев от всяких бед, несчастий, болезней и горестей. И дай мне терпеливо снести любые тяготы…
Неожиданно подул сильный ветер. Ветер этот славен тем, что, поднявшись перед самыми сумерками, он в одно мгновение освежает даже самый жаркий день. Иногда, словно добрый великан, не ведающий собственной силы, он сотрясает все вокруг, сам того не желая, переворачивает рыбацкие лодки, и вслед ему несутся ругательства, смешанные с проклятиями. Но в тот вечер ветерок был мил и приятен. Погладив железные бока корабля с местами облупившейся зеленой краской, он игриво сорвал с головы молодого человека котелок и понес к шезлонгам, стоявшим у лестниц. Но Авинаш Пиллаи не сразу бросился в погоню. От деда своего он хорошо усвоил, что даже в момент беспокойства – особенно в момент беспокойства! – нужно завершить молитву как подобает. В спешке вернуться к мирским делам, не попрощавшись с богами, – это значит навлечь на себя несчастья.
Он торопливо коснулся ладонями лба между бровями, губ и, наконец, груди.
– О Создатель, ты велик, ты могуществен, ты творец чудес. Мы вверены милости твоей. Ом Намах Шивая.
Проговорив это, он кинулся к шезлонгу, под который улетел его котелок.
Признаться, молодой человек чувствовал вину за то, что, по сути, оборвал молитву, да еще и во время просьб. Но проказник ветер, словно желая напомнить, что жизнь наша слишком коротка и невообразимо прекрасна, чтобы растрачивать ее на такие тяжелые чувства, как вина, подхватил шляпу и унес еще дальше, а затем забрался в локоны молодого человека. Ах, что это были за локоны цвета воронова крыла! Густотой и крепостью своей они могли бы сравниться с волосами армянских девушек, которые с песнями развешивают белье. Ты, ветер, даже лодки переворачиваешь, а такие волосы растрепать не сможешь, нет! Со свистом охальник спустился по шее и пробрался под шелковую рубашку. Кожа у Авинаша была смуглой и бархатной, как у невольников с Востока, но по внешнему виду молодой человек ничем не уступал тем европейцам, с чьих голов ветер срывал шляпы во время прогулок по Кордону. Вы только посмотрите, посмотрите! Парня вполне можно было бы принять за махараджу, а путешествовал он вторым классом. Однако шагал он в своих остроносых ботинках куда крепче и увереннее, чем господа с верхней палубы. В правом ухе у него сверкала изумрудная серьга, как это было распространено у флотских, а из кармашка выглядывал платок того же зеленого шелка, что и галстук.