Из ратуши доносились обрывки громких солдатских песен, настраивая Казимира на веселый лад. Он беззвучно засмеялся.
— Подождите, сейчас я заставлю вас замолчать, прошептал он.
Обойдя дом, Казимир вышел на угол и стал ждать часового. Тот появился через несколько секунд. Лицом к лицу столкнулись двое — немытый, обросший, плохо одетый поляк и немецкий солдат с замерзшим, бледным лицом. Увидев перед собой поляка с тяжелой двустволкой, немец опешил. Он забыл о своем оружии и тупо таращил глаза. А Казимир хитро улыбался, приставив ружье к его груди.
— Проклятый шкоп
, — прошептал он и дважды нажал на спусковой крючок.
В заснеженной тиши выстрелы прозвучали как-то неестественно. Но зато естественными были ужас и боль на бледном лице, кровь, сочившаяся из простреленной груди, потухшие глаза упавшего часового.
— Первый, — громко отчитался Казимир. Послышались торопливые шаги второго немца. Казимир посмотрел на винтовку убитого и отрицательно покачал головой. Нет, не нужно! У него есть свое ружье, охотничье ружье, из которого стреляют зверей. А разве эти немцы не те же звери?! Он услышал глухой выстрел из винтовки и свист пули, пролетевшей мимо уха. Но он не бросился на землю, а смотрел на приближавшегося немца и спокойно перезаряжал ружье. Вторая пуля попала в плечо. Казимир тщательно прицелился и выстрелил два раза в грудь немцу. Тот по инерции сделал несколько шагов вперед, потом упал замертво.
Пение в здании прекратилось. Послышались беспорядочные крики.
— Выходите из дома, грязные шкопы! — крикнул Казимир. — Сейчас я отправлю всех вас на тот свет!
Он оттолкнул трупы ногой и бросился к входной двери. В пяти шагах от входа он лег на снег и прицелился. Ждать пришлось недолго. В освещенном проеме открытой двери появилось несколько немцев. Он выстрелил дважды и не промахнулся. Вокруг него засвистели пули, которые, отскакивая от булыжной мостовой, поднимали фонтанчики снега. Казимир отполз немного назад, поднялся и побежал, петляя, к зданию. Он громко смеялся, на ходу перезаряжая ружье. На площади уже собралась целая толпа немцев. До него доносилась их ругань, скрип сапог на снегу. Через арку он подбежал к ратуше, выстрелил по двум теням и бросился в помещение, поспешно закрыв за собой дверь. Несколько пуль пролетели совсем рядом, когда он бежал по лестнице, но его не задело. Кругом горел свет. Наверху появился растерянный пожилой немец. Казимир выстрелил ему в живот, и немец, корчась в судорогах, скатился вниз. Казимир толкнул ближайшую дверь и очутился в канцелярии. Она была пуста. Он смахнул со стола бумаги и сбил ружьем со стены большой портрет фюрера.
Дом снова наполнился шумом. Немцы вернулись в здание. Казимир вышел из канцелярии и двумя выстрелами снял еще двоих, бежавших по лестнице. Они покатились вниз, увлекая за собой других. Их предсмертные стоны и проклятия вызывали у Казимира довольный смех.
Но вот он увидел, что десятки винтовок и автоматов направлены на него, и понял, что пропал. Немцы кричали: «Руки вверх!» — но Казимир не думал сдаваться. Теперь, после гибели людей в лесу, которую он видел собственными глазами, он уже не сомневался в зверствах немцев. Он вспомнил рассказы о том, как поступают немцы с поляками, которые живыми попадают к ним в руки. Его наверняка расстреляют. Поэтому он снова зарядил ружье.
— Поганые скоты! — закричал он. — Грязные свиньи!. .
На голову Казимира обрушился удар, ружье выскользнуло из рук.
— Хватайте его! — услышал он резкий голос сзади, упал на ступени и потерял сознание.
Очнувшись, он обнаружил, что связан по рукам и ногам, как пойманный зверь. Он лежал на ледяном полу в кромешной тьме. Судя по холоду, его запрятали в один из подвалов ратуши. Голова горела, во рту совершенно пересохло.
Сверху доносились неясные шорохи. Непонятно, почему немцы не разделались с ним сразу.
— Гады! — попытался закричать Казимир, но голоса не было.
Он дрожал от холода.
Началось томительное ожидание. Что с ним сделают? Убьют? Нет, этого им будет мало. Слишком простая и легкая смерть. Вспомнились рассказы о детях, которых приколачивали за язык к столу, о женщинах, которым вырезали груди. Для него немцы придумают тоже что-нибудь необычное, чтобы сломить его. Скольких шкопов удалось прикончить? Кажется, семерых. Неплохой обмен: один мертвый поляк за семерых дохлых фрицев.
Он вспомнил о двухстах мужчинах и женщинах, застывших в промерзшей земле. Семь мертвых немцев за две сотни мертвых евреев и одного мертвого поляка. Мало. Слишком мало. Надо было убить больше. Не стоило бежать в ратушу! На улице, под покровом снега, можно было сделать больше.